Д.Е.Расков «Экономические институты старообрядчества» (СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2012. — 344 с.)

 

 

 

Познание хозяйственного бытия человека во всей его полноте и многомерности невозможно без расширения предметного поля экономического знания, без обращения к культурно-историческим аспектам хозяйствования. Вышедшая в свет в 2012 г. монография Д.Е Раскова «Экономические институты старообрядчества» представляет собой яркий пример успешного междисциплинарного синтеза в экономических исследованиях. Осмысливая роль староверов в хозяйственном развитии России, автор обращается к экономической истории, социологии, институциональной теории, религиоведению, истории русского православия. В книге представлена широкая панорама развития старообрядческого предпринимательства как целостного хозяйственного феномена, в котором экономические практики неотделимы от своих религиозных, этических и исторических предпосылок. Отметим также и то, что становление эффективного и социально ответственного бизнеса в современной России требует всестороннего изучения всего комплекса институтов в сфере предпринимательства в том виде, в котором они складывались в прошлом — для использования поучительного отечественного опыта в этой сфере экономики. Поражает воображение массив архивных материалов, историко-экономических, социологических и религиозно-хозяйственных источников обобщенных автором. Одно из достоинств работы — введение в научный оборот значительного числа новых источников по истории предпринимательства России XIX в. Работу характеризуют блестящий литературный стиль и четкая логика изложения материала, применение современной научной методологии к анализу эволюции экономических институтов. При этом сам автор отмечает: «старообрядческое предпринимательство рассматривается не как иллюстративный пример для подтверждения теоретических обобщений, а само является предметом многостороннего междисциплинарного изучения» (С.13). Д.Е. Расков провел масштабное, не имеющее аналогов исследование экономических институтов старообрядчества XIX в., вызывающее несомненный научный и читательский интерес.

Согласно логике повествования книга состоит из трех глав. В I главе раскрываются исторические условия и особенности хозяйствования старообрядческих общин, связанные с конфессиональными гонениями и правовыми ограничениями со стороны государства. Показана роль подобных ограничений в консолидации «торгово-промышленных союзов» староверов и выстроена хронология неоднозначных отношений старообрядцев и Российского государства — от полного запрещения до легализации староверия. Определен правой контекст хозяйства староверов, в рамках которого внутренние правила общины вступали в противоречие с установлениями государства, что привело к возрастанию роли купечества в защите общины от внешних притеснений. «Купец стал главным защитником общины от внешних притеснений» (С. 35). Выяснение экономической роли староверов закономерно привело автора к изучению роли отдельных регионов (Москва и Московская губерния, Центральные и Северные губернии, Санкт-Петербург) в развитии шерстяной и хлопчатобумажной промышленности и торговли, деятельное участие в которых принимали староверы. Много внимания уделено развитию старообрядчества в деревне, в крестьянской среде, собственно, и породившей «русский капитализм» с его знаменитыми купеческими династиями (Морозовы, Солдатенковы, Рябушинские, Кузнецовы и др.).

В итоге автор пришел к выводу о том, что «предпринимательские сети староверов в большей степени проявили себя в момент начального развития русской текстильной промышленности (с конца XVIII в. по 1860-е годы), т.е. в большей степени приходились на годы, когда староверы могли использовать свои преимущества в найме единоверцев и общинном накоплении капитала» (С. 115–116). В дальнейшем, когда доминантами экономического развития России становятся капиталоемкие отрасли, железнодорожное строительство, банковское дело, требовавшие тесного сотрудничества с государством и иностранным капиталом, экономическое значение староверов падает. Можно предположить, что это — закономерный результат трагедии русского Раскола, обособившего национальное предпринимательство от государства, дворянских управленческих элит и европейского просвещения. И именно благодаря этому драматическому обстоятельству в России так и не состоялась «органическая модернизация», не была создана модель экономики, соответствующая национально-культурным традициям. «Старообрядчество в отличие от протестантизма так и не стало доминирующим национальным проектом... заключает Д.Е. Расков, и его модернизационный потенциал оказался не раскрыт» (С. 134).

II глава книги — ключевая в осмыслении старообрядческого предпринимательства как конфессионального, религиозно-этического явления. Д.Е. Расков апеллирует к теоретическому контексту М. Вебера и выявляет принципиальное значение религиозно-нравственных мотиваций носителей «старообрядческого духа» в экономике. Автор, следуя классической веберианской логике, настаивает на том, что роль протестантизма в развитии капитализма является уникально-исторической и относится лишь к Европе. Отсюда возникает центральный вопрос исследования: если русское предпринимательство обладало собственным «духом», то насколько этот «дух» был дан в этосе именно старообрядческой религиозности? Насколько староверы обладали трансформационным потенциалом в экономике? Ответ автора на этот вопрос базируется на исследовании а) религиозной картины мира староверов; б) особого значения эсхатологии; в) незыблемости религиозных обрядов; г) ощущения избранности и гонимости, частых обращений к ветхозаветным текстам. Религиозное мироощущение староверов, по мысли автора, самым решительным образом повлияло на их экономическую активность, позволило сочетать традиции и новации, привнесло лояльность к торговле и предпринимательству, культивировать мирскую аскезу и трудолюбие. В то же время «старообрядческий тип организации был более органичен для традиционного капитализма, который строился на репутации, личных отношениях, семейных и корпоративных связях. Современный капитализм, с его безличным типом отношений, уже был чужд ревнителям буквы и старины» (С. 135). У староверов сохранялось религиозное мировосприятие, в рамках которого экономический порядок подчинялся моральным нормам.

Д.Е. Расков представляет малоизвестные широкому кругу читателей материалы о хозяйственно-этических воззрениях старообрядцев. Среди них — сведения о легализации «благопослушной» торговли в Выговской пустоши, дискуссии о ссудном проценте среди староверческих учителей и «споры о паровой мельнице» у староверов — странников. Завершает главу завораживающая воображение читателя постановка вопроса о связи между эсхатологией (учением о «конце света» и приходе в мир антихриста) и сотериологией (учением о спасении души) с активностью старообрядцев в миру, позволившей им раскрыть экономический потенциал русского православия (С. 204-213).

В III главе всесторонне рассмотрен вопрос о влиянии институтов на хозяйственную жизнь староверов, в частности, исследовано влияние неформальных правил на успехи старообрядческого предпринимательства. Особое значение — и вполне оправданно — автор придает роли малых предпринимательских групп и экономическим аспектам деления староверов на толки и согласия. На материалах Преображенской общины федосеевцев и Рогожской общины поповцев раскрыта фундаментальная роль института общины в хозяйстве староверов. Интерес вызывает попытка применения к истории старообрядчества «модели упрочения новых институтов», предложенной японским экономистом и социологом Юджиро Хайями, а также скрупулезный анализ преимуществ и недостатков социальных норм староверов. Падение экономической активности староверов в конце XIX века было связано, как это показано в работе, с невозможностью инкорпорировать новые индустриально — капиталистические институциональные стандарты в старообрядческую среду.

В Приложениях к книге можно увидеть возрождение давно забытого жанра погружения читателя в историко — литературный контекст эпохи, наиболее полно отражающий «дух времени». Среди данных в Приложениях текстов приведу небольшой поучительный фрагмент из созданного в XVIII в. «Наставления братии, занятой в торговом промысле» Мануила Петрова. «По общему совъту и по разсмотрению старъйшаго, гдъ какая покупка будетъ потребно купить, опредълять доволныхъ на то дъло по два человъка на куюждо пристань и дабы единъ из них другому былъ подчиненъ. Того ради, чтобы от неповиновения друг другу не произошла братцкому дълу постановка стратою. Такоже и началный дабы без совъта другова ничтоже творилъ собою и во всемъ бы въдома творилъ товарыща» (С. 273–274).

Представляя читателям журнала книгу Д.Е. Раскова, нельзя не сказать и об определенном «когнитивном диссонансе», возникающем при прочтении книги. С одной стороны, кредо автора, предполагающее всесторонний анализ старообрядческого предпринимательства как конкретной историко-экономической проблемы позволило добиться ряда плодотворных научных результатов. С другой стороны, автор до конца не прояснил два теоретических вопроса. Во-первых, это вопрос о взаимосвязи мировых религий и экономических систем, и в частности вопрос о том, почему именно протестантская этика породила «дух капитализма» в Европе. Д.Е. Расков во многом повторяет известные положения М. Вебера о значении рационализации мышления и поведения, осуществленной протестантизмом (С. 124). А так ли это? Рационализация мышления была проведена задолго до Реформации. Историк науки К. Свасьян отмечает: «Характерно, что само слово ratio, означающее собственно расчет в средневековой семантике прямо скрещивало «разумность» с «калькуляцией»; итальянское ragionare уже с XIII века совпадало с calcolare, и за звучным Libro della Ratione скрывался не трактат по логике, а обычный бухгалтерский гроссбух; думать и считать едва ли не предполагали друг друга»1. И никто иной, как Мартин Лютер назвал «потаскухой дьявола» рационализацию веры, присущую католицизму того времени. Вероятно, автору следует значительно большее внимание уделить другой идее Вебера — концепции спасения как ядра мировых религий, определяющей смыслы и мотивы экономической деятельности человека2. Тем более что этот сюжет был заявлен автором во 2 главе книги в разделе «Эсхатология и активность в миру».

Во-вторых, в полной мере непроясненным остался другой важный вопрос исследования: насколько универсалии социально-экономического знания — принципы веберовской социологии и категориальный аппарат институциональной теории — позволяют корректно описать «историко-генетическую» специфику неформальных институтов старообрядчества и выстроить целостную концепцию религиозно — хозяйственной жизни староверов? Может быть, автору следует обратить внимание на то, что благодать в понимании православного богословия никоим образом не есть «награда» за человеческие заслуги, как в западном христианстве. Благодать даруется личности благодаря «соработничеству» двух воль — Божественной и человеческой. Именно принцип «соработничества» Бога и человека образует основу практической хозяйственной метафизики русского православия, что существенно отличает его от западнохристианских конфессий.

В целом Данила Евгеньевич Расков своей книгой заявил о себе как о крупнейшем специалисте в области старообрядческого предпринимательства. Остается лишь сожалеть о небольшом тираже (всего 400 экземпляров) столь капитального научного труда.

1 Свасьян К.А. Становление европейской науки. — Ереван, 1990. — С. 223.
2 См. Зарубина Н.Н. Социокультурные факторы хозяйственного развития: М. Вебер и современные теории модернизации. — СПб., 1998. — С.73-90.

 

Румянцев М. А.,
доцент кафедры экономической теории Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук

Проблемы современной экономики, N 2 (42), 2012