Владыка Иосиф, как я уже начал немножко говорить, был несколько иного плана человек. Что касается его личности как архипастыря, как служителя, как литургиста, как, попросту говоря, служаки – есть у нас такое понятие: как священник служит, каково его отношение к богослужению. На службу он приходил сам, почему-то это запомнилось. Уже не было той машины, которая привозила архиепископа Флавиана, той старенькой, зеленого цвета "Победы". Приходил сам, хотя у него уже были стихарные. Помню, Бобковых – они были при архиепископе Иосифе. Я продолжал учиться, школьником был и продолжал служение в церкви. С владыкой Иосифом были уже более взрослые, зрелые чтецы. Он очень любил богослужения. Всегда приходил к началу. Облачался в мантию до полиелеоса, а потом облачался в полное облачение. Уже началась немного другая эпоха – эпоха оттепели, кто помнит – это были 60-е годы: 61-й, 62-й, 63-й. Что запомнилось? Запомнилось, как владыка Иосиф впервые был в Праге на Всемирном христианском конгрессе. Он первый из наших предстоятелей побывал заграницей, в Праге. Этот момент мне запомнился по интересным таким событиям, которые потом последовали. Наш храм стали посещать иностранцы, очевидно, они на Всемирном конгрессе с владыкой Иосифом познакомились. Вообще, старообрядчество тогда не афишировалось в государственном масштабе, но первая поездка архиепископа Иосифа, очевидно, дала какие-то плоды, и в храм зачастили главы Церквей. Я помню Грузинского Патриарха Ефрема, который приехал в Покровский Собор в середине литургии. Это было воскресенье, архиепископ Иосиф служил, стоял у престола. Зашел Патриарх как-то интересно, то есть его вход в храм был как бы инкогнито, не замеченный. Он прошел, очевидно, через главный вход, как все прихожане делают, прошел левой стороной, сопровождал его архимандрит. Я запомнил, что он был небольшого роста. Прошел он между престолом и сионом и первое, что привлекло его внимание, это на столе была книжица – "Чин Литургии", служебник с крестом. Он, не обращая ни на кого внимания, взял эту книгу и поцеловал крест на книге. Это тоже очень запомнилось. Протодиакон Георгий стал так с ним обходительно общаться, предложил ему сесть в то время, как архиепископ стоял у престола. Патриарх хотел владыку как-то поприветствовать, но он стоял у престола и не двигался и так до самого момента перенесения Даров. И только потом поприветствовал Патриарха Ефрема. Они поговорили, Патриарх показал на часы, что, мол, я опаздываю. Такой необычный визит.

Были другие делегации. Во всяком случае, интерес к старообрядчеству возрос. Я припоминаю – на большие праздники очень много было работников посольств, были и представители западного духовенства. Был момент, когда мы с ним ездили в Болгарию в составе делегации, которую возглавлял министр культуры РСФСР Мелентьев. Поехали мы по случаю изготовления памятника Кириллу и Мефодию для Мурманска. Такая маленькая делегация должна была принять этот памятник, погрузить его на пароход, а в Мурманск уже доставляли самостоятельно.

Как сейчас помню, это было 3 марта на день освобождения Болгарии от турецкого ига. Было торжественное богослужение в соборе св. Александра Невского в Софии. Владыка Питирим (Нечаев) участвовал в его совершении. Я, наверное, сейчас могу сказать о некоторых встречах с ним и беседах. Так вот, я рискнул спросить владыку Питирима: "Владыка, скажите, почему так мало пишут, говорят и, вообще, в курсе семинарских занятий очень мало информации о старообрядчестве, о старообрядцах, о самом расколе". И что, вы думаете, мне сказал владыка Питирим? Это было настолько неожиданно…."О-о, Ромил Иванович, это Вы правильно подметили, есть, конечно, здесь определенные соображения. Если мы много будем говорить о расколе, то будет больше старообрядцев, чем сейчас есть". Такой момент мне запомнился, так дипломатично он ушел от прямого ответа, но дал понять, что эта тема нежелательна для широкого, глубокого освещения. Пусть, мол, специалисты занимаются этим вопросом, а для семинаристов это ни к чему, может возникнуть излишний интерес. Во всяком случае, я рискнул такой вопрос ему задать.

Владыка Иосиф стал уже много рукополагать духовенства. Я уже сказал, что это была хрущевская оттепель. Я был посвящен в чтецы. В нашей Церкви было три-четыре епископа, но появилась, по-моему, новая Нижегородская епархия, которую возглавил епископ Александр. Я очень хорошо это помню. Новый епископ с высшим образованием – по тем временам это было редким явлением.

Чем еще правление Владыки Иосифа примечательно? Он стал, конечно, не без помощи настоятеля и председателя общины, усиленно вводить внешний этикет – женщины стали ходить в сарафанах, мужчины в косоворотках и кафтанах.

Владыка Иосиф уделял большое внимание церковному пению – при нем была организованна школа церковного пения. Я один из тех, кто плохо обучался церковному пению, скажем откровенно. Я его до сих пор досконально не знаю, я имею в виду крюковое письмо. Но целый ряд обучающихся им овладели, имели достаточно хорошие голоса и пели на крылосе. Крылоса стали пополняться народом – такой момент, очень важный. Кстати говоря, народу было достаточно много – нельзя даже сравнивать. Сейчас народу гораздо меньше. Вспомнил, что вопреки Уставу, было очевидно какое-то постановление, что по воскресным дням всегда поминали погибших в войне, совершалась заупокойная лития, хотя по Уставу это не положено. При владыке Иосифе совершение этих литий прекратилось. Владыка Иосиф на первосвятительском престоле был 10 лет, умер он в 71-м году. Я к этому времени уже женился. Когда женился, заботы появились, и я стал уже реже ходить. Такой анекдот в церковных кругах существует по этому поводу, не могу не рассказать: "Почему редко ходишь?" – спрашивает священник прихожанина "Да, нет, батюшка, я часто хожу, как ни приду, все "Христос Воскресе" поется". То есть, раз в году. Я не могу сказать, что ходил раз в году, но, тем не менее, по большим праздникам я бывал. Не будучи уже служителем алтаря, тем не менее, пел на крылосе . Участвовал я в похоронах владыки Иосифа. Был хорошо знаком с его семьей. Владыка Иосиф овдовел в 26-летнем возрасте, по-моему, у него было трое детей, и я уже рос с его внуками. Его внуки были дьяконами и стихарными. Сын его, протодиакон Феодор, жил в Подмосковье, в деревне Ефремовское, и владыка Иосиф, не имея летней резиденции, как правило, на лето, на какое-то время выезжал и в этой деревне отдыхал, общался с природой, ходил за грибами, как все люди. Это я хорошо помню, потому что, будучи стихарным, он всегда брал меня с собой и я прислуживал ему, мы служили в деревне Алешино. Это в Егорьевском районе, там большой – большой храм. О. Феодор был потом рукоположен во священники и назначен настоятелем в Нижний Новгород.

Владыка Иосиф, как я говорил, любил церковное пение и привечал наиболее известных даровитых певцов, чего не было при владыке Флавиане. Появилась новая традиция: на Пасхальной неделе вечером он приглашал певцов на трапезу, нет два раза: на Пасху и на Рожество. Мне, как стихарному, посчастливилось бывать на этих трапезах. Примечательны они были не яствами, а исполнением церковных песнопений, и это было очень вдохновенно.

Можно, наверное, еще какие-то аспекты вспомнить, но они менее существенные, во всяком случае, такие примечательные события, о которых я сказал, имели место. Церковь пополнилась духовенством – это основная заслуга и, может быть, не владыки Иосифа, а той эпохи послабления. Смерть владыки Иосифа воспринималась тоже очень скорбно, очень его все любили, у него не было никогда, я бы так выразился, оппонентов, которые были бы не согласны с какой-то политикой, с какими-то взглядами и подходами. Он тоже все время проповедовал. Если владыка Флавиан краткие проповеди произносил, то владыка Иосиф говорил очень подробно, причем писал свои проповеди, очевидно, просил своих референтов фиксировать, всегда зачитывал, не надеялся на свою память.

Из иерархов РПЦ наиболее запомнились митрополиты Филарет и Питирим. Владыка Филарет с большим вниманием относился к нашей Церкви. Владыка Питирим – ученый человек, профессор, о нем осталось в памяти положительное впечатление.

Владыку Флавиана по старости, по немощи, провожали буквально под руки, ноги его плохо держали, сажали в машину - и он отъезжал. Владыка же Иосиф и приходил, и уходил сам или, бывало, с каким-то там привратником придет, т.е. он был непритязательным. И что интересно, после службы масса народа его ожидала. Сейчас не хочу что-то сказать со знаком минус, может быть времена другие, но, тем не менее, наш митрополит выходит, народ ждет, когда он благословит, все кланяются, все поют "иссполайте", но такого общения нет, ну разве кто-то осмелится по важному вопросу что-то спросить, буквально, несколько секунд. Владыка Иосиф принимал народ прямо в церкви, я это помню, потому что всегда был рядом. Всегда ему что-то приносили, какие-то подарки и всегда он что-то советовал. Время было непростое, не было открытых отношений: "Вы мне, пожалуйста, позвоните, ничего страшного. Звоните с работы, обращайтесь ко мне как к Ивану Тимофеевичу", т.е. он понимал ситуацию, человек был простой в обращении и этим самым заслужил к себе такую любовь. Его провожала большая масса народа. Умер он зимой. Помню, было много снега, на кладбище было далеко идти, специально расчищали снег.

Игумен Кирилл: Вспоминается рассказ владыки Питирима о поездке делегации РПЦ во главе с митрополитом Никодимом (Ротовым) в Прагу.

Время проведения этой миротворческой конференции пришлось на пост, и я, рассказывал владыка, пытался как-то поститься. Никодим, однако, ссылаясь на нагрузку и отсутствие в достаточном количестве постных продуктов, настроил членов делегации на существенное послабление поста. И только старообрядческий архиепископ Иосиф строго выдержал пост до конца.

Помню еще рассказ, ныне уже покойного преподавателя по сектоведению Глухова И.А. о том, как он побывал на службе в Покровском соборе на Рогожском кладбище. Его тогда поразил контраст между простотой и смирением архиепископа Иосифа, идущего на службу в валенках, с кем-то беседующим, дающим кому-то деньги и.т.д. – с помпой, с которой встречают архиерея в МП, когда крепкие иподьяконы раздвигают народ, делая проход и.т.д.

Ромил Иванович: Про архиепископа Никодима скажу очень мало. Почему мало, потому что эта эпоха была самой тяжелой для Старообрядческой Церкви. В том плане, что владыка, не знаю, может быть, был поставлен в такие тяжелые условия, т.е. отношения с Советом по делам религии в силу каких-то причин, мне неизвестных, были очень напряженными, и основное время своего служения он находился в Молдавии. Очень мало пребывал в Москве, порой раз в год приезжал на Пасху, на Пасхальную неделю. Тяжелый период, и очень мало было рукоположений, Церковь как-то таяла. Человек он был с характером очень жестким. Воспитывался он в монастыре, был девственником, монахом. Священником не служил, а в сане иеродиакона был избран во епископы. О нем тоже было хорошее мнение. Понимаете, в старообрядчестве мы уважаем всегда крепость духа человека, тем более первосвятителя. Он был твердым в вопросах веры. В вопросах краеугольных он не поступался принципами, был принципиален, не шел ни на какие-то нам неизвестные контакты с властями, но пребывал в таком, как бы выразиться, в домашнем заключении в Молдавии, не появляясь в Москве довольно долго порой. С точки зрения интересов Церкви, положение было со знаком минус, т.е. рукоположений было мало, духовенство вымирало, и вновь рукоположенных было мало, и Церковь таяла, таяла. Поэтому приход митрополита владыки Алимпия – это был мощный церковный подъем. Почему я это говорю с достаточной твердостью – в 1986-м году, будучи на гражданской службе, меня покойный владыка Анастасий призвал опять к церковному служению, попросил возглавить церковный совет собора . Был такой Андрей Ефимович. Очень известный человек в старообрядчестве, очень грамотный уставщик, но он имел некоторые недостатки, был очень болен, и надо было сменить его. Владыка Анастасий принял решение выдвинуть меня на должность председателя церковного совета кафедрального собора. Мне пришлось оставить гражданскую службу и с 1986 года я нахожусь на церковном служении и по сей день.

Игумен Кирилл: Владыку Никодима я видел только на фотографиях. Припоминаю свои разговоры с о. Георгием Устиновым, который долгое время был секретарем Архиепископии и с писателем из Кишинева Ф. Чащиным, автором книги " Белая Криница", оба уже покойные. Чащин был в хороших отношениях с владыкой, навещал его в Добрудже, в молдавском селе, где он жил у племянницы. Его версия такова: о. Георгий, скажем так, был близок с властями предержащими, которые пытались оказывать давление на архиепископа, и тот от греха подальше удалялся от щупальцев властей в зону меньшей досягаемости. К тому же, у владыки Никодима было одно уязвимое обстоятельство, на котором могли спекулировать. В молодости, в годы войны он находился в составе румынских войск, в каких-то тыловых частях под Сталинградом. Собственно в боевых действиях, как таковых, он участия не принимал, тем не менее, самим фактом нахождения в составе румынских войск – этим его могли шантажировать.

Мне рассказывали, что когда хоронили владыку Иосифа, Никодим довольно резко сказал представителям Патриархии, чтобы они убрали свои венки.

Я помню Рогожское в 70-е годы – действительно, довольно сиротливое впечатление. Неиспользуемый архиерейский жезл у царских врат, о. Прокопий, у которого ноги заклинивало и мужчины с трудом его сдвигали с места. На всенощной, на Воздвижение, когда он воздвигал крест, то двое мужчин, поддев под его плечи полотенце, помогали ему.

Ромил Иванович: Владыка Алимпий был человек молитвенного плана, он был молитвенник и вошел в историю как молитвенник. Он особо не занимался вопросами церковно-государственных отношений, эти вопросы были для него очень сложные, и всегда он поручал заниматься этим нас, помощников своих – отца Леонтия, в частности. Время же заставляло выходить на светский уровень, тем более в канун 1000-летия Крещения Руси. В нашей Церкви было принято важное решение об учреждении митрополии, и эта давнишняя церковная необходимость была претворена в жизнь только в 1988 году. Тем самым были реализованы постановления Старообрядческих Соборов.

Игумен Кирилл: У владыки Алимпия в резиденции я был дважды. Второй раз это было в 1988 году, когда я сопровождал митрополита Минского Филарета, который приезжал с приглашением на юбилейные торжества РПЦ. Выдержав паузу в года полтора, я решил снова о себе напомнить. Попросил Сергия Бобкова, тогда еще не священника, прозондировать почву. Через некоторое время он мне говорит: "Ты знаешь отче, я к Владыке подошел, сказал так и так, о. Кирилл хочет с вами пообщаться. А он: "Ну что встречаться, что общаться, к нам вот не переходит и.т.д."

Ромил Иванович: Наверное, батюшка, это был не подходящий момент.

Игумен Кирилл: Да я вообще с пониманием к этому отнесся. По себе знаю, как иногда хочется отключиться от всех, побыть наедине с собой.

Я скажу так, что владыка Алимпий был уникальный человек. Представьте себе – заканчивается XX век, и этот человек приходит к нам из XVII века, любимым чтением которого были жития святых на славянском языке.

Ромил Иванович: Его любимая книга былая толстая-толстая книга Никона Черногорца, он читал ее каждый день в свободное время.

Игумен Кирилл: Я слышал, как у него был организован день, что он чуть ли не до 12 дня не выходил, иноческое правило, суточный круг вычитывал.

Ромил Иванович: Нет, до 11.

Игумен Кирилл: В 11 часов начинались дела, встречи. А интересно, с кем- нибудь из Патриархии были ли у него контакты, приезды, в алтарь больше никто не входил?

Ромил Иванович: Владыка Филарет Минский приезжал, владыка Мефодий Воронежский, будучи председателем ХОЗУ. Во всяком случае, интерес проявляли, были нормальные отношения.

Много было встреч на различных уровнях, но одна встреча мне запомнилась очень сильно, она была со знаком минус, она была впечатляюще отрицательная, причем, она была обоюдная со знаком минус. Где-то в Кремле, боюсь ошибиться, мы с владыкой спускались, а внизу уже духовенство было высокое: и Филарет, и Ювеналий, все буквально относились любвеобильно, по-простому. И вот мимо проходил митрополит Филарет Киевский. Я говорю: "Владыка, познакомьтесь, Вы еще не знаете – это владыка Киевский Филарет". А Филарет увидел еще издали и стал пристально смотреть - и два взгляда встретились: митрополита Алимпия и митрополита Филарета. Владыка Алимпий говорит: "Пусть мимо проходит".

Игумен Кирилл: Он что-то в нем увидел?

Ромил Иванович: Было такое впечатление, я был свидетель. И свидетелем был, по-моему, митрополит Филарет Минский - он с кем-то из епископов чуть в стороне стоял и смотрел, поприветствует ли владыка Алимпий Филарета Киевского, потому что тот уже шел навстречу.

Игумен Кирилл: Духом почувствовал. А владыка Кирилл Смоленский рассказывал, что тоже на приеме в Кремле была какая-то пауза, ожидание и владыка Алимпий подошел к нему: "А, вот скажи мне, по Уставу церковному, на такой-то службе, тропари на каноне и библейские песни как читаются". Владыка Кирилл ему ответил и тот оценил его по своим критериям, не по дипломатическим, не по политическим аспектам, а по тому близкому, понятному для него, а вот, сколько тропарей на каноне праздника и как все это сочетается с библейскими песнями. Владыка Алимпий оценил ответ: сразу потеплел, расположился.

Ромил Иванович: У них отношения сложились, он часто встречался с митрополитом Кириллом, они беседовали, ровные были отношения. Вообще, у владыки Алимпия были ровные отношения с иерархами РПЦ, уважительно-предупредительные. Не то чтобы он был инициатором встреч, эти встречи были необходимостью и происходили они не так долго, как кому-то хотелось бы, может быть, но, тем не менее, они были и достаточно примечательными. Вот одна только встреча носила негативный характер.

Что касается о. Василия, настоятеля собора в течение нескольких десятилетий – это до сих пор очень почитаемый человек. Я уже говорил, что он сохранил церковь от закрытия в те гонительные времена, и это по достоинству было оценено всеми нами. Что касается Абрикосова, то с избранием в архиепископы владыки Иосифа, у них произошли неприятные столкновения, и Абрикосов вынужден был уйти. В последнее время он не работал в архиепископии и вскоре скончался. Года два он был на покое, был уже в возрасте. Очевидно, пришло следующее поколение, как сейчас, с митрополитом Андрианом уже пришла молодежь, я смотрю, люди, такие крепкие, выносливые, годящиеся к несению тяжелой ноши, поэтому я взираю на них спокойно.

В хрущевское правление у нас было закрыто порядка 800 храмов, и оставалось только около 300.Закрывались храмы, священники изгонялись. Не было, может быть, судебных преследованный, не сажали в тюрьмы, но было очень много безместных священников, это было в моей молодости, я помню.

Игумен Кирилл: Ромил Иванович, а из других епископов кто Вам запомнился?

Ромил Иванович: Из епископов очень деятельным был епископ Иринарх Киевский и Винницкий. Собственно, это все люди, прошедшие через тяжелые испытания, все они сидели в тюрьмах лет по 10 лет и более, но все не без воли Божией совершается. Я помню еще подростком владыку Геронтия, он был очень яркий проповедник, собирал очень много народа, и детская память сохранила память о нем. Он так говорил, что народ плакал и воспринимал его проповеди близко-близко к сердцу, он имел дар проповедника. Владыка Иринарх был тружеником на ниве церковной, он много духовенства поставил на Украине. Владыка Алимпий отличался простотой, был очень наблюдательным, человека он оценивал по множеству факторов. Прежде, чем судить, – у него, конечно, первые впечатления были, – потом он эти впечатления проверял, общаясь с тем или иным человеком, и всегда делал какие-то коррективы, иногда даже делился своими впечатлениями со мной, извините за нескромность. Бывало, даже говорил: "Знаешь, в прошлый раз он сказал одно, а сейчас другое говорит. Ты не помнишь, что он в прошлый раз говорил?" Я говорю: "Нет, владыка, не помню, может быть, и рядом был, но не помню, что он говорил".

Игумен Кирилл: Как пишет Александр Васильевич Антонов, у владыки не была замутнена память современной культурой: музыкой, романами, он ничего этого не знал – всю эту сферу жизни, поэтому он мог непосредственно, интуитивно, всей своей натурой крестьянской, рыбацкой проницательно оценивать человека. Он напрямую оценивал человека.

Ромил Иванович: И Вы знаете, для него было мучительно находиться, простите за нескромные такие наблюдения, в митрополии: вот, эта келья митрополита, зал для приемов, наше служебное помещение. Природы здесь нет никакой. Для него было большим утешением прикармливать синичек. Мы приходили часов в 9, а они тут щебечут, клюют что-то. Мы приходили, а тут такой птичий гвалт стоит. А они знали уже, когда он им посыпает, в какое время, и он этим наслаждался, что видит природу, птиц. А вообще он летом старался поехать на родину, не всегда это получалось, не каждый год, но когда выбирался, то недели на две, и то считал это большим преступлением для себя отлучиться от церковных дел на две недели, переживал. Я его ни разу не сопровождал на отдых, но рассказывали, что когда он бывал у себя, то никого не брал с собой, один уходил в лес – грибы собирать, ягоды, просто ходить. Может быть, он молился там.

Игумен Кирилл: Самое поразительное во владыке Алимпии, то, что мы чувствуем – не обязательно знать. Я его считанные разы видел, считанные разы общался, но чувствуешь человека. Самое потрясающее в нем, поразительное, по отзывам, в совокупности по всем данным – это его, как мы сказали бы на светском языке – работоспособность, а тут другое слово – ревность, истовость, т.е. неопустительное ежедневное отправление иноческого многочасового правила. Я по себе знаю, как трудно, когда ты один. Я сейчас опираюсь на общину, у нас тут сейчас 12 послушниц и правило вычитывается ими и правильные каноны вычитываются накануне Литургии, а как трудно одному читать это длинное иноческое правило с раннего утра, он ведь рано вставал? С множеством земных поклонов и в таком уже возрасте, ему было 75 лет, когда он умер, и сердце уже до крайности село от такого перегруза, надрыва. Это самое потрясающее, что он один тянул такую нагрузку!

Ромил Иванович: Да, батюшка, я это подтверждаю, не было такого случая, даже когда он болел, то все равно болезнь отодвигалась на какое-то время, он позволял себе больше отдохнуть, но правило – без него он не жил. Трудно было себе представить, чтобы владыка не отмолился правилом. Мне приходилось с ним ездить по приходам в командировки, он вставал в 4 часа утра, это у него такая система своя, он не спал утром, молился, потом делал небольшой перерыв – дремал, вставал и опять молился. Это было до 11, до половины 12-го, т. е. с 4-х до половины 12-го с каким-то перерывом. К нему никто не входил, если в поезде, то у него отдельное купе.

Игумен Кирилл: Самое поразительное, что это он делал один. Да, конечно, нам эти моления знакомы по нашим берсеневским делам, но одно дело когда это раскладывается на 15 человек, а если одному все это вычитывать: не комкать, не мямлить, а в истовом варианте – это самое поразительное.

Ромил Иванович: И еще примечательный момент – я не припомню, чтобы кто-то еще это делал. Когда он назначал рукоположение, он вызывал к себе этого кандидата, и тот при нем вычитывал все правила, ведь там положено причащаться рукополагаемому, и он все правила при нем читал, и от того, как он читал, он делал только ему известные выводы о человеке.

Игумен Кирилл: Эти люди живут как бы в другом мире, к ним неприложимы наши земные, обыденные, рациональные категории, это люди, которые живут несколько в другой плоскости, это люди "не от мира сего". Ромил Иванович, а как представить владыку Алимпия в больничных условиях? Отдельная палата?

Ромил Иванович: Я посещал его за три дня до смерти. Да, он лежал в отдельной палате. Я не помню, какая больница, пятьдесят- какая-то, рядовая больница, но заведующий там – старообрядец, наш. Он сам лично за ним смотрел и своих врачей на это акцентировал. Мы приехали с о. Сергием – это зять о. Леонида. Когда он меня увидел, то обрадовался и сказал: "А ты-то чего приехал, Ромил? Тебе чего, делать нечего?"  Т. е. он знает, что у нас напряженная работа, все время надо что-то делать.

Игумен Кирилл: Он, конечно, очень переживал за дела церковные, находясь в больнице.

Ромил Иванович: Совершенно правильно, я подтверждаю, что он переживал. Я, конечно, понимал, что владыка в таком состоянии, он уже, чувствуется, на исходе. Он всегда держался рукой за сердце, видимо, оно у него болело, и вздыхал часто, делал глубокие потуги, видимо, не хватало воздуха, т. е. все – организм изношен. Лежал он под капельницей. Беседа была такая: " Владыка, как аппетит?" – "Да ничего мне не хочется; ладно-ладно, а как там? - типа, что ты мне зубы заговариваешь. - Ты мне ответь, как там дела, как Леонид? Ничего он там не вытворяет?"

С о. Леонидом – старшим братом у него в последнее время были сложные отношения, видно, у владыки накопилось к нему много вопросов.

Игумен Кирилл: Я представляю – вот мой отец сейчас лежит в больнице. Какой барьер для таких людей, которые всю жизнь занимались хозяйством, какие-то там лекарства-травки выпьют, полежат и все. А оказаться пересаженным из привычной обстановки – там, где мастерская, виноградник, земля, печурка, – в больничные условия, где надо что-то резать, кровь и прочее, тяжело. Тем более, владыке там оказаться, который всю жизнь, как он говорил, таблетки не принимал ни разу. Оказаться в этой непривычной, тягостной больничной обстановке – представляете, какой для них стресс?

Ромил Иванович: Кстати, он и в больницах лекарства не принимал. Его за это дело ругали, приходили и делали попытку заставить, а он никаких лекарств не пил. Он считал, что это не для него. Не знаю, может быть, это какая-то предвзятость у него к лекарствам. Полагался только на волю Божию.

Игумен Кирилл: Ромил Иванович, а кого он, все-таки, особо выделял, любил, из вашей среды, и к кому из иерархов МП был наиболее расположен?

Ромил Иванович: Вы знаете, он с нами не делился. Конечно, были такие, которых он недолюбливал, скажем, откровенно, и были такие, которых он привечал немножко. Но это все касалось богослужений – он любил хорошие голоса, например, о. Сергия Столярчука, он сейчас протоиерей в Вилково. Он его любил и приметил еще в стихарных, и вызывал, когда был праздник Покрова, чтобы он читал канон. Только на этой почве были особые отношения. Сказать, что к церковным проблемам он кого-то приближал – не было такого. Он ко всем относился ровно. Все епископы мысленно передо мной – он никому не отдавал предпочтения, никому. Конечно, с владыкой Зосимой были особые отношения, я это опускаю, но что касается остальных… Кстати, владыка Амвросий из Германии, который был принят в нашу Церковь – к нему он относился с самого начала и до конца своих дней с большой любовью, с большой теплотой. Вспоминаю, что он уже года два тяготел к Церкви и просился принять его. Владыка Алимпий возмущался: "Какой-то немец просится к нам в Церковь". И слушал реакцию, кто как реагировал на это, как бы бросит камень и смотрит, как волны идут. Я говорил: "Владыка, дело не в том, что он немец, он грамотный, он изучил правила, историю и понял, почувствовал, что ему ближе всего наша Церковь. Надо его принять". Были такие советы. Мне припоминается мимолетная встреча в Киеве, когда владыка ехал на юг, на Украину, я был вместе с ни, и его встречал епископ Савватий. С владыкой Савватием был епископ Амвросий. Владыка митрополит наблюдал за владыкой Амвросием через стекло вагона: "Кто там такой встречает, Ромил?" – "Владыка, я что-то сам не пойму. А-а, это епископ, который хочет к нам перейти". "Да, это интересно". И он много и долго наблюдал за ним, делился впечатлениями – ему он понравился: "Да, глубокий человек". Некоторые высказывания дают понятие о том, как владыка Алимпий воспринимал людей, он какую-то глубину подчеркивал: "Да, глубокий человек". Он не говорил – грамотный, а какое-то свое слово употреблял.

О владыке Питириме он не отзывался с какой-то теплотой, а о владыке Ювеналии часто спрашивал, потому, что знал, что мы, не я лично, но по линии моей жены, родственники с митрополитом Ювеналием. Он спрашивал: "Ну, как там, по твоей линии, встречаешься с ним?" - "Нет, владыка, не было встреч, Вы же не посылали". "Ну, ладно, есть такая проблема, надо написать письмо, съездить". Приходилось контактировать. Во всяком случае, о владыке Ювеналии он всегда тепло отзывался. "Как же он, старообрядец, ушел в РПЦ?" Он сам себе задавал этот вопрос, до конца ему это было непонятно. С владыкой Ювеналием у него всегда были теплые встречи. Владыка Ювеналий приезжал к владыке Алимпию, они встречались, беседовали. А у владыки Ювеналия отец похоронен на Рогожском кладбище. Как-то патриарший архидиакон Андрей Мазур пришел в нашу митрополию и говорит: "Доложи митрополиту, я книги принес старообрядческие из своей библиотеки, что с ними делать не знаю, кому отдавать". Когда он, раздеваясь, увидел владыку, то подумал, что это какой-то прислужник: "Любезный, позови быстро владыку, я пришел, у меня нет времени". К митрополиту обращается, а тот скромный – в мантии, в тапочках. О. Андрей привык, чтобы владыка был солидный, сановный, а тут… А владыка видит, что тот на него не смотрит, посмотрел на меня и заулыбался. Я растерялся, что же мне делать в этой ситуации? Владыка: "А ты что пришел, что тебе надо-то?" Архидиакон: "Ой, владыко, простите, простите, как же я так". За голову схватился, позу покаяния принял. Это быстро прошло, но было так странно и интересно. При митрополите Андриане идет мощное пополнение духовенства, потому что церкви открываются, может быть, не в таком объеме как в РПЦ. Во всяком случае, процесс этот идет достаточно настойчиво, особенно в пределах Сибири. Здесь много старообрядцев, они без какого-то должного окормления. Процесс пошел очень мощно, владыка там побывал.

У него была очень обстоятельная встреча с митрополитом Кириллом, и представьте себе: владыка Андриан в нашем присутствии, беседуя с митрополитом Кириллом, говорит такие слова: "Владыко, хорошо, – Ваше отношение, Ваше уважение к нам мы понимаем, мы даже понимаем, что значение собора 1971 года трудно переоценить – это историческое решение, которое сняло клятвы, т. е. вы признали ошибочность этих действий. Но что вы делаете, чтобы это было реальностью?" Тут митрополит Кирилл так задумался и говорит: "Да, владыка, Вы мне задали серьезный вопрос". А потом спохватился: "Ну, как же, у нас есть приход о. Кирилла". Поставлен вопрос был очень круто: сняты клятвы, а почему вы не проповедуете двуперстие, раз оно спасительно, равноспасительно.

Игумен Кирилл: Владыка Кирилл расположен к Берсеневке, мы у него были в Смоленске, молебны служили по старому чину. Я скажу так – что дальше, если отвечать на вопрос, ответ очевиден, дальше надо выразить сожаление, покаяние в гонениях, как это было сделано Зарубежной Церковью.

Владыка Кирилл зондировал почву – это видно из его доклада на Архиерейском Соборе. Он упоминал об акте покаяния зарубежников, чувствуется, что внутренне он к этому почти что созрел, сам владыка Кирилл. Но действует он осторожно.