Растягиваю трапезу, потом еще чай из побегов айвы, слушаю про бабушку. Школа раньше была на острове, так девчушкам поездки в город – праздник. Платьишки из ситчика нагладят – и просят отца: в церкву отвести. А там, глядишь, парень какой заметит. Приданое было – матрас с подушками, все из осоки. На зиму закладывали кадушки с брынзой и творогом. Мужья ходили на красную рыбу, на бабайках доходили аж до Змеиного, там рыбалили. На хорошую-то, красную, сеть особая нужна, тяжелая, не селедцовая. Бабушка крепкая была, с тятей на бабайках до самой Констанцы доходила.

У продуктовой палатки одна тетушка жалуется другой на свою собаку, как та с утра обиделась на нее и – гля – сидит вся раздутая.

С утра – к соседке за копаницей, будем добывать ил и обмазывать печку, я мазуркой вызвалась. Евгения Ивановна Захватаева – тоже липованка. Извиняется, что все по-простому, по-огороднему. Испужалась? Это пужало стоит вдоль грядок. Раньше и коров, и утей держали. Свекруха грядку дала, на 10 дней взяли отход с работы, закаточки сделать. Цыбульку высадили, а волчок все поел. Арбузы? Да у нас все растет – только сажай да поливай. Летом комарь седает – страсть. Нос облипнут, рычат.

Ешь клубнику-то, хочешь – с сахарком. Да ты левшачка? У нас о первом урожае говорят: новинка в рот – здоровинка в живот. На молодой месяц-то знаешь что надо сделать? Говоришь: «месяц-месяц молодой, тебе – наполниться, мне – на здоровьице. Тебе – на золотой рог, мне – на кошелек». И хвать за золото – крестик или цепочку.

При советской власти лучше, чем при румынах было. Румыны всех били: детей в школе, взрослых – рыбнадзор; говорят, они своих и сейчас бьют. Свекор в румынской армии служил, муж в советской. Тятю мать в печке ховала, чтобы румыны не забрали. Часть наших липован так и осталась в Румынии: то ли в плен попали, то ли сами бежали. Кто теперь знает… Отец кузнец был, некогда ему было рассказывать. Пенсия у матери – 640 гривен, а отцу как дитю войны 645 дали.

Чай-то пей, с пасочкой. Пасха бравая получилась.

Старообрядцы – народ дюже чистоплотный. Хозяечка перед Пасхой хату вымоет, выбелит. Чтобы двор травой зарос – нет такого, все вычухивают.

Во время бомбежки нас свозили к церкви спасаться, молиться. Читайте, читайте, Бог услышит. Школа была при монастыре, по праздникам на бабайках свозили кто рыбу, кто творог, обед делали своими силами, да и у монахов все росло. Я часто на келарню кушать бегала, а домой на лето приезжала, мне мама: Женя, кто тебя там надуваеть? Батюшка по-церковному нас учил, а потом говорит: дети, вертайтеся домой, монастырь закрывается. Монахи – которые эвакуировались, которые голодать остались. Их спасали, молоко возили. Потом тут мореходка была, кресты на кладки пошли, иконы попалили.

В город – на бабайках, сначала семь километров против, а уж потом обратно по течению и делать как будто нечего, бабайками по воде челяк, челяк. Основное было – айва. Подорвались потом этой айвой, перешли на яблоки, виноград.

Сорок девятый год неурожайный был, и рыба не пришла. Тятенька рыбалил, а ловился только чертик, колючка. Маменька баланду варила, хлеб оставляли на закуску, как мед. Бывало, несет в запане от богатых родственников.

Телочку в колхоз сдадим, нам муки дадут, мешки в сенцах и колидоре составим, картошечки наменяем. Бабушка масло собьет в клубочек, в печку, стопит, в баночку, бумагой с резиночкой накроет, и в кладовку. Зимой достанет – и на блины, в печку. Скрудки пекла – пироги с тыквой.

Утром встаем: бабушка, а ты уже хлеба напекла? Расцелуем ее, а она не любит целоваться.

Мы камыш продавали, я тогда уже семь классов закончила. Школу топить, в пекарню, в больницу, тогда угля не было. Вечером камыш тягали, стыдно, чтобы мореходцы нас не видели. Тогда заключенных пригоняли камыш бить.

За ситцем в очереди надо было стоять, у нас Аксинья (сестра) умела шить. И нас обшивала, и на заказ. По выходным проходка была от церкви до церкви, не провернуться. Туда-сюда ходили, под руку по пять-шесть человек, песняка пели. А кто по одному – по тротуару. Гля – по тротуару пошла, значит, интеллигенция, учительница например. А мореходцев как выпустят – весь город белый. Многие за моряков и повыходили. На свадьбу надевали что похуже: толканет кто, вином обольет. Зато на Пасху – что получше, пасочное. Вешалки для платьев – камышинки в палец толщиной, под плечики – ваточки, и на стену, на гвоздь.

На окнах – обтяжечки марлевые накрахмаливали, богачи из Румынии возили тюль. Вышивали гладью, крестиком, ришелье – даром не сидели. Старших слушали, без начала нельзя было ложиться. А сейчас телевизор вместо начала… Бабушку и в кино нельзя было затащить: кого я там – чертей не видала, как бегают? Мужа как в четырнадцатом забрали, так сама и рыбалила, и детей кормила. Никиточку не уберегла.

На ногах носили постолы. Кожу бычка солили, сушили, сморщивали их туда-сюда. Сверху получались волосяные, обсыпались со временем. Гуцулы тоже такие носили.

Взрадовались, когда советская власть наступила. Вареники раньше из черной муки делали, а теперь из белой, как богачи. А потом и хлеб стал белый. А при румынах – только папушовая мука. Они как раньше были, так и сейчас мамалыжники.

Только корогод водить не давали. Как вам не стыдно, говорили, в милицию забрать могли. Это сейчас у нас коллектив «Вилковская молодица», я там пою. А до пенсии работала в сетевязальном цехе, нас даже наградили за хороший труд поездкой в Москву, еще при советской власти.