Новое исследование томского историка и философа Н.И.Сазоновой обращается к этому вопросу с самой востребованной и сложной стороны. Она пытается на основе анализа двух богослужебных книг, Требника и Часослова, ответить на эти два вопроса. Хочется сразу отметить принципиальную новизну метода исследования. Предыдущие авторы, писавшие на эти темы, подходили к Расколу и его последствиям либо с конфессиональной (новообрядческой или старообрядческой) точки зрения, либо пытались увидеть в Расколе не религиозный, а социальный или политический процесс. Автор рецензируемой книги, в отличие от своих именитых предшественников (Зеньковского, Карташова, Щапова), смотрит на предмет исследования взглядом незаинтересованного наблюдателя. И хотя язык выдает иногда зависимость исследовательницы от конфессиональной новообрядческой литературы, ни в коем случае нельзя утверждать, что перед нами еще одна апология никоновской реформы.

Эта книга представляет собой текстуальный анализ большинства изменений, внесенных никоновскими справщиками в Потребник и Часослов. Принцип параллелизма позволяет наглядно увидеть, как объем исправлений, так и смысл, и направление их. Исследование, таким образом, основывается на солидной (по крайней мере, на первый взгляд) филологической базе.

Книга начинается с Введения, в котором исследовательница справедливо отмечает конфессиональную ангажированность большинства исследований Раскола, вышедших до революции. Удивление вызывает, пожалуй, именование архиепископа Димитрия (Туптало) чисто конфессиональным понятием "свт", что, впрочем, может быть понято просто как указание на его архиерейское звание. Совершенно справедливо освещена роль Каптерева, Щапова, Алмазова, Голубцова и других русских литургистов, которые сделали немало для пересмотра характера и объема никоновской реформы. Несколько наивно выглядит тезис на с. 11 о "революционном" значении отмен клятвы на старые обряды, проведенных Собором РПЦ МП 1971 г. По всей очевидности, исследовательница незнакома с новейшей историографией этого события, которая явственно показала как тенденциозность, так и полную вторичность этой "отмены", которая на самом деле ничего не изменила в отношении РПЦ МП и других новообрядческих согласий к старообрядчеству. Впрочем, автор тут же оговаривается, что методологическим прорывом послужили исследования В.Лазарева, О.Поповой, О.Этингоф, В.Бычкова и других специалистов в области византийского и древнерусского искусства, вскрывших фундаментальную роль религиозного символизма в истории православия на Руси. Вооруженная результатами исследований текстологов, исследовательница приступает к главному объекту своего исследования – определению места и роли текстовых изменений богослужебных книг в ряду причин, приведших к Расколу. За пределами исследования остаются, таким образом, многие важные вопросы, но даже и то, что сделано, удивляет своим объемом.

После краткого текстологического введения автор переходит к сопоставительному анализу, точнее к его выводам, вытекающим из сопоставления двух корпусов текстов – реформированного и нереформированного. Ссылка на работы Р.Шлейермахера более чем красноречива здесь, ибо исследовательница пытается отправляться от единства грамматической и психологической интерпретации. Герменевтическая методология В.Дильтея также вносит свой вклад в методологическую базу исследования.

В первой главе кратко очерчена история церковной реформы Никона в рамках оппозиции новое – старое и ряда других парадигматических черт, характеризовавших кризис православия, в который оно попало в результате столкновения с западным христианским миром в ходе 15-16 вв. Одним из печальных результатов Смутного времени стал противоестественный симбиоз Церкви и государства, который, в отличие от симбиоза естественного, делал из Церкви силу, прежде всего, политическую и идеологическую. Автор справедливо отмечает, что "статус массовой религии крайне трудно совместим" с православием по существу, и попытки такого совмещения неизбежно приводят к кризисам, один из которых явился в виде Раскола.

Начало реформ патриарха Никона уже сразу явило одну из главных черт этой доселе невиданной реформы: ее "всеобъемлющий характер" (с.36). Реформа затрагивала богослужебную практику и вообще всю церковную жизнь в полном объеме. Справедливо выделяются несколько коренных отличий от всех предыдущих исправлений богослужебных текстов, из которых главные суть масштабность и скорость реформы. Исследовательница далее переходит к полемике вокруг реформы. Здесь опять видны некоторые следы зависимости исследования от новообрядческой полемической традиции: так, на с. 45 она называет противников реформы "вождями раскола", хотя ангажированный и тенденциозный характер подобного наименования ясен с первого взгляда. Впрочем, этот небольшой языковой огрех уравновешивается радикальным выводом о том, что сам термин "исправление" едва ли применим к Потребнику, ибо по сути речь идет о создании совершенно нового текста.

Во второй главе рассматривается место богослужебного текста в религиозной жизни России 17 в. Исследовательница рассматривает богослужение как семиотическую систему, заранее определяя рамки аналитического подхода. Эта глава пытается сформулировать те параметры богослужебного текста, которые формируют не только психологию верующего, но и сам его религиозный опыт. "Богослужение представало как сверхсложная семиотическая система, неразрывное единство плана выражения… и плана сакрального содержания" (с.64), - пишет Н.Сазонова.

Третья глава посвящена конфликту самой программы реформы и фундаментальных религиозных представлений русского православия. Автор констатирует, что за изменениями стоит различный подход как к священной истории, так и к самой христианской догматике. Пытаясь определить этот новый подход, исследовательница оперирует понятиями сотериологии, она считает, что никоновские справщики "предъявили христианину слишком высокие требования", что кончилось разрывом между реальным религиозным чувством и институированной церковностью.

Исследование написано интересно, но не очень однородно: автор переходит от долгих философских рассуждений к сопоставительным схемам богослужебных версий. Последним, как кажется, иногда недостает более конкретного разбора.

Выводы Н. Сазоновой весьма интересны. По ее мнению, реформа богослужебных текстов была выражением коренной реформы, которую попытался провести в русском православии патриарх Никон вместе с царем Алексеем Михайловичем. Эта коренная реформа должна была заменить конкретного человека как деятеля христианской истории неким "всечеловеком", абстрактной политической функцией, для которой "спасение - уже совершившийся факт" (с.184), а верующий является "представителем христиан". Спорным выглядит вывод о том, что реформа производила попытку "массового выхода на уровень высокого богословия в области понимания Бога" . Впрочем, тут же Сазонова оговаривается, что такой вывод верен лишь отчасти. Справедливы и другие особенности идеологии справщиков (учет политических интересов государства, цейтнот, жесткость и принудительность). Однако идея о "высоком богословии" как фундаменте реформы кажется в корне неверной. Сама аргументация о некоем "обобщенном уровне святости", на который де собирался вывести всю Россию патриарх Никон, кажется весьма непроработанной. По крайней мере, изданные сейчас сочинения самого Никона едва ли дают основания однозначно утверждать наличие такой программы. С точки зрения исследовательницы, эта программа была вдвойне неудачной. С одной стороны, для традиционно мыслящих и думающих ревнителей она показалась разрывом со святоотеческой традицией, а для народной массы и нарождающейся аристократии эта программа оказалась недостижимой, в результате чего начался массовый отход от религиозности старомосковского типа. При всей привлекательности этой историософской схемы она требует несколько большей доказательной базы.

Впрочем, исследование Н.Сазоновой имеет и большую самостоятельную ценность хотя бы уже потому, что впервые, за исключением, пожалуй, трудов Б.А.Успенского, комплексный семиотический подход был применен к книжной справе 17 в., в результате чего был сформулирован важный вывод: реформа была не исправлением старого, но попыткой ввести нечто кардинально новое. В этом смысле она явилась действительным разрывом с прежней православной традицией.

Исследование Н.Сазоновой, разумеется, написано языком науки и не предназначено для массового читателя. Однако хочется надеяться, что направление, выбранное томской исследовательницей, даст новый импульс тем писателям и публицистам, которые смогут развить и изложить ее выводы и тем самым обозначить новый этап в осмыслении того феномена Раскола, с которого мы начали нашу реценцзию.

Алексей Муравьев,
для "Портала-Credo.Ru"