К тому времени, когда мне встретилось в архивных бумагах это письмо, я уже научился отличать руку владыки, прошедшего годы преследований и тюрем и в 1879 году пребывавшего в ссылке в Туле. Меня удивлял его совершенно детский, неуверенный почерк. Буквы робкие, большие, округлые, растянутые. В строке, как правило, два или три слова, если написано письмо на небольшом листе бумаги, в «четверку», а больших и длинных писем он, собственно, не писал. Маленькое «б» с большим «хвостиком», тянущимся над строкой вправо над двумя или тремя буквами сразу. Предлоги часто слиты с существительным. Буквы в одном слове то цепляются друг за дружку, то разрываются. Человек овладевал грамотой сам…
В 1871 году после нескольких лет тюрьмы старообрядческий епископ Савватий (Левшин) был освобожден и сослан под надзор полиции в Тулу. Узнав о радостном событии, архиепископ Московский и всея Руси Антоний (Шутов) писал ему тогда: «Весьма радуемся и вседушно благодарим Господа Бога, что Он по множеству щедрот своих соблаговолил вам быть освобожденным от изнурительного тюремного заключения, и просим… Его всемогущую десницу, чтобы оная даровала вам скончать вся дни живота своего в таковой свободе, якоже и вообще имеют вси человецы». В том же письме он извещал сосланного владыку, что ему посылаются архиерейские «вещи», необходимые «в деле» (то есть при службе – эзопов язык), советовал быть осторожным и «не давать гласности в народе об архиерейских соборных службах, несмотря на то что на оные вы сохранили полное право и могли бы продолжать оные в настоящем месте».
С тех пор епископ Савватий написал из Тулы немало писем, но это, датированное апрелем 1879 года, обращало на себя особое внимание. «Графов в Тульской губернии, допустим, много. Но граф Толстой мог быть только один», – думалось мне.
Это письмо епископа Савватия подтолкнуло к дальнейшим поискам. Да, в своем письме архиепископу Антонию он сообщал о встречах со Львом Николаевичем Толстым, который взялся похлопотать об освобождении старообрядческих епископов, заточенных в тюрьме суздальского Спасо-Евфимиева монастыря.
Приведем теперь это письмо полностью. Его стилевые особенности сохранены, орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами. Итак…
«Христос воскресе!
Боголюбивейшему о Христе брату, его высокопреосвященству, Московскому и Владимирскому господину и архиепископу и владыке Антонию. Поздравляю вас с великоторжественным и всерастнейшим (очевидно, ошибка, и следует читать – всерадостнейшим. – В.Б.), с пресветлым праздником Христова воскресения, сообщаю вам следующее. У меня был граф Толстой на шестой неделе поста. Разговор имели с ним кое о чем, потом речь зашла о страждущих. Он на сие отвечал: «Может ли быть сие?» Потом он еще собрал сведения, дознал, что действительно содержатся. Сего дни я решился ему сам побывать к нему (так в тексте. – В.Б.), о себе его попросить. Прибыл к нему, он мне первым долгом сообщает, что «я сообщал своей сестре о сем и просил ее, чтобы довести до сведения государыни и она чтобы попросила своего государя, что не возможно ли будет освободить таких юзников ради великоторжественного праздника?»
Она на сие отвечает письмом своему брату: милой мой братец, я твою просьбу исполнила, и государь сказал на сие, что без предварительного исследования невозможно, и потом началося по сему исследование, она сама была в Сенате и у прокурора свя Сената (слово «свя» не дописано в тексте; кроме того, здесь владыка Савватий неточен: имеется в виду обер-прокурор Святейшего Синода. – В.Б.) началось по высочайшему повелению исследование о сем. Он нам показывал сие письмо от сестры. Я вам сообщаю о сем, может быть, нужным сознаете, кому сообщить о сем или какие меры принять к сему. За сим свидетельствую вам братолюбную любовь о Господе.
Смиренный Саватий, епископ.
1879 года, апреля 10.
Адрес я не подал, не сочли нужным. (Имеется в виду адрес на высочайшее имя, то есть императора. – В.Б.)».
Моление заточников
В записных книжках Льва Николаевича Толстого есть короткая пометка: «Архиерей в Туле раскольничий. Худой. Постный, робкая добрая улыбка, смех, пелеринка, иконостас». Запись сделана 13 марта 1879 года.
Об этой самой встрече, видимо, и сообщал епископ Савватий. Если так, то он немного ошибался: в 1879 году Пасха приходилась на 1 апреля и вторник 13 марта – это пятая неделя Великого поста. Лев Николаевич, как и его домашние, постом не пренебрегал и соблюдал его.
Так или иначе, в записной книжке Толстого очерчена короткими штрихами не случайная встреча, не запомнившийся невзначай образ старообрядческого святителя, чем-то тронувший, может быть, писателя – хотя бы той же доброй улыбкой. У него со владыкой был серьезный деловой разговор.
В записи есть слово «иконостас». Следовательно, Толстой не мог видеть епископа Савватия на улице. Скорее – в каком-то помещении, где ему запомнились иконы, стоящие рядами. Вероятнее всего – в старообрядческой часовне, где и служил владыка Савватий в Туле. Тем более что далее в записных книжках писателя есть упоминание о том, что он посетил тульскую старообрядческую часовню. Эта запись относится к 8 апреля 1879 года. Вновь короткие, но красивые, сочные толстовские мазки: «В Туле. В часовне раскольнич<ьей>. Темно золото – всё. Подсвечники 4-угольные. Старики с лестовками. Поклоны после крестов в одно время. Голоса грубые, звонкие, скрипучие – отзываются Иоан<ном> Грозным».
Первая запись (от 13 марта) была сделана, когда Лев Толстой ехал в Москву и останавливался в Туле. Затем, уже в апреле, происходит их вторая встреча (зафиксированная в записных книжках писателя) – там же, в часовне. А 10 апреля – третья, только в этот раз владыка Савватий сам приехал к графу, о чем он сообщает в письме, а писатель об этой встрече не оставил записей. Из письма епископа следует, что он, ссыльный, просил также походатайствовать и о себе.
К тому времени Лев Толстой уже имел на руках ответ, с которым и ознакомил старообрядческого владыку. Он зачитал ему письмо своей двоюродной тетки (епископ Савватий ошибается, называя ее сестрой писателя) Александры Андреевны Толстой – камер-фрейлины императорского двора. Их дружба и переписка длились несколько десятилетий. Переписка была издана в 1911 году (сразу после смерти писателя) отдельной книгой.
Что же писал Лев Толстой влиятельной графине, весьма уважаемой при дворе? Его письмо датируется концом марта 1879 года:
«У меня две просьбы к вам, то есть через вас к государю и императрице. Не бойтесь. Надеюсь, что просьбы так легки, что вам не придется мне отказать. Просьба к императрице даже такова, что я уверен, что она будет благодарна вам. Просьба через нее к государю – за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60, четвертый умер в заточении), которые 22 года сидят в заточении в суздальском монастыре. Имена их: Конон, Геннадий, Аркадий. Когда я узнал про них, я не хотел верить, как и вы, верно, не поверите, что четыре старика сидят за свои религиозные убеждения в тяжелом заключении 23 года… Вы знаете лучше меня – можно или нет просить за них и освободить их. А как бы хорошо было освободить их в эти дни… Мне кажется, что нашей доброй императрице так идет ходатайство за таких людей».
«Я не хотел верить…» И владыка Савватий упоминает, что писатель обронил фразу: «Может ли быть сие?» Возраст и сроки заключения в письме неточны, приблизительны (писатель даже ошибается, сначала говоря про срок в 22 года, затем указывая другой – 23 года), но в данном случае это не имеет большого значения. Когда в 1881 году пришло освобождение, архиепископ Аркадий (Дорофеев) пробыл в заключении 27 лет, епископ Конон (Смирнов) – 22 года, епископ Геннадий (Беляев) – 19 лет. Соответственно Великим постом 1879-го им оставалось пребывать в суздальской тюрьме еще два с половиной года…
Александра Толстая писала 4 апреля того же 1879 года в Ясную Поляну: «Получив ваше письмо, я возмечтала, что сейчас освобожу ваших раскольников. Но вышло иначе. Государь никогда ничего не решает без предварительных исследований, и надо было адресоваться к министрам. Я сейчас же отправилась к Дмитрию Толстому (обер-прокурору Синода), и, хотя все раскольники принадлежат к Министерству внутренних дел, он тут же при мне написал и отправил запрос об ваших protege и обещал мне скорый ответ. Затем научил, кого спросить в Мин<истерстве> в<нутренних> д<ел>. Надеюсь, что все это сделается прежде моего отъезда. Дмитрий Толстой сказал мне при том, что вообще их сажают не за религиозные убеждения, а за совращение православных в раскол. Во всяком случае, мне кажется, пора их простить».
Владыка Савватий очень коротко передал архиепископу Антонию содержание этого письма: для освобождения необходимо дополнительное изучение обстоятельств, которые привели старообрядческих святителей в тюрьму, и возможности их освобождения. В исследовании должны быть задействованы чиновники Cинода и Cената. Он известил архиепископа о своих действиях, чтобы тот мог что-то предпринимать со своей стороны.
Лев Толстой сделал все, что мог для освобождения суздальских страдальцев. О его знакомстве с владыкой Савватием свидетельствовала дочь писателя княгиня Мария Львовна Оболенская, которая в 1902 году сообщила об этом Александру Степановичу Пругавину – историку и публицисту, первым получившему доступ к архивным делам суздальских архиереев. Она писала ему об отце: «…Он был знаком с тульским раскольничьим архиереем Савватием, а этот Савватий и рассказал отцу о заточенных. Отец же передал его рассказ своему приятелю, тогдашнему тульскому губернатору Урусову (Леониду Дмитриевичу), который, в свою очередь, рассказал об этом министру Игнатьеву. Игнатьев и устроил их освобождение». Итак, неудачная в целом попытка добиться освобождения при посредничестве Александры Толстой и императрицы заставила писателя пойти иным путем.
По докладу министра внутренних дел графа Игнатьева император Александр III осенью 1881 года распорядился выпустить на свободу суздальских епископов. Об этом достаточно подробно рассказывает Пругавин в своем очерке «Старообрядческие архиереи в суздальской крепости». Им было запрещено жить в столицах. Факт освобождения широко комментировался в тогдашней прессе. Освобождение и дальнейшая судьба страдальцев – уже особая история.
Надо сказать, что встречи Льва Толстого и владыки Савватия продолжались и далее, когда опальный старообрядческий архиерей был уже возведен в архиепископское достоинство и жил в Москве. Интересное свидетельство об этом, с собственной оценкой встреч, ныне затерявшееся на страницах журнала «Братское слово», оставил об этом профессор Николай Субботин. «…Вот любопытное известие, сообщенное одной из газет, – писал он. – Савватия удостаивает своими посещениями сам граф Лев Николаевич Толстой! Граф Толстой, некогда гениальный художник-писатель (sic! – В.Б.), человек большого ума и широко образованный, а теперь известный ересеучитель, проповедник и распространитель антицерковных и антигосударственных разрушительных учений – с одной стороны, и с другой – Савватий, слабоумный, полуграмотный, невежественный, загрубевший в своих узких раскольнических предрассудках и интересах, – казалось бы, что общего между этими двумя лицами? О чем и как могут беседовать Лев Толстой и «владыка Саватей»? И, однако же, газетное известие не выдумка; ему можно поверить. Для Толстого Савватий интересен, разумеется, не сам по себе, а как духовный глава московского и всероссийского раскола, приемлющего австрийскую иерархию: попытки с помощью этой главы овладеть австрийским расколом, составляющим, как полагают многие, большую силу в среде русского народа, – такая попытка в характере графа Толстого и заслуживает серьезного внимания от тех, кому следует обращать на то внимание».
Кому же «следует обращать внимание»? Субботин намекает, что полиция смотрит на эти контакты сквозь пальцы. Это, а также его эпитеты в адрес архиепископа оставим без комментариев…
Совестливый «антихрист»
В связи с историей освобождения суздальских узников было бы уместно привести некоторые мысли Льва Толстого о свободе совести (о которой, кстати, много говорят сегодня). «Проповедовать правительству, чтобы оно освободило веру, – все равно, что проповедовать мальчику, чтобы он не держал птицы, когда должен посыпать ей соли на хвост», – записал Лев Толстой в одной из своих книжек и чуть ниже добавил, возвращаясь к образу свободной птицы: «Вера, пока она вера, не может быть подчинена власти по существу своему, – птица жива та, что летает».
Как-то услышал от одного священнослужителя РПЦ горькое сетование: «Синодальный период был тяжелым для нашей Церкви». Каким же был их синодальный период для старообрядцев?
Несколько лет назад в своей книге «В тюремный замок до востребования» (М., 2002) я рассказал о священниках, служивших в Калужской губернии и решивших перейти из так называемого ведомства православного исповедания к старообрядцам. Там был очерк о священнике Григории Глинкине, единоверческом батюшке из города Сухиничи, который после перехода своего к старообрядцам тоже был заключен в тюрьму Спасо-Евфимиева монастыря. С тех пор удалось отыскать несколько новых источников о его судьбе. Уточнить срок заключения: в 1866 году священник был арестован, а осенью 1876-го вернулся из Суздаля в Сухиничи. Десять лет – за веру Христову. Удалось установить дату смерти – 4 февраля 1880 года.
Не только четверо старообрядческих архиереев содержались в той тюрьме, получив чудовищные сроки. Сколько вообще там было узников веры? Пругавин в книге «О Льве Толстом и толстовцах» упоминает старообрядческого священника, отсидевшего в суздальской тюрьме 30 лет. У Пругавина указана только его фамилия. А к какому согласию он принадлежал? Когда присоединился к старообрядцам? Каково было его отношение к Окружному посланию, к митрополиту Амвросию Белокриницкому? Пора ставить и решать вопрос о комплексном и полном изучении исповеднического подвига старообрядцев, который совершали они, побеждая своих врагов «кротостью и терпением мук» в суздальских застенках, и не только здесь. Кто, кроме нас, старообрядцев, напишет суздальский патерик?
Отношение самих старообрядцев ко Льву Толстому было непростым. Во многом оно определялось религиозными взглядами писателя. Вот как отзывался о них, к примеру, епископ Арсений (Швецов) Уральский в одном из частных писем: «Выписал я от Льва Толстого две книги, изданные за границей: «Изложение Евангелия с примечаниями» и «Царство Божие внутри вас». Помаленьку ознакомлюсь с его взглядами, чисто антихристовыми, даже и читать отвратительно: Христос не признается Богом, но каждый человек может быть таким же по всему, как и Христос, и чудес никаких не признает; не знаю, как объяснит воскресение Его, – еще не дочел. Удивительно, как люди соглашаются с ним, у него Бог – разумение добра. Вот какие бредни».
О Льве Толстом писали в старообрядческой прессе епископы Иннокентий (Усов) и Михаил (Семенов), но в этой статье, преследовавшей скромную цель ввести в научный оборот неизвестное письмо епископа Савватия и прокомментировать его, мы не будем анализировать взгляды старообрядческих начетчиков и богословов и критику ими религиозных воззрений Толстого.
Хотелось бы акцентировать внимание еще вот на чем. Одно дело – догматическое учение Толстого, и совсем другое – «человеческая его совесть, жившая в его душе жажда добра и истины» (слова епископа Михаила). Эта жажда добра побуждала его заступаться, в том числе и за суздальских исповедников, искреннее сострадая им.
Виктор Вячеславович Боченков - историк старообрядчества, кандидат филологических наук
|