В 1653 году началась церковная реформа царя Алексея Михайловича и Патриарха Никона, обернувшаяся народной драмой – многовековым расколом. Реформа коснулась не только церковных книг и обрядов, но и самих основ православной веры, и национального самосознания, и русской культуры.

 

 

На Руси утвердилось мнение, что после падения в 1453 году Второго Рима – Константинополя истинное христианство сохраняется только в Третьем Риме – в Москве, а «в Царьграде и в Иерусалиме конечное православной вере греческого закона от агарян насилие, церквам Божьим запустение и разорение».

Историк Николай Каптерев (1847–1918) писал в работе «Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях»: «Так сложился у русских взгляд на себя как на особый, избранный Богом народ. Это был своего рода новый Израиль, только в среде которого еще сохранилась правая вера и истинное благочестие, утерянные или искаженные всеми другими народами. Этот новый Израиль должен был тщательно хранить вверенное ему сокровище. В этом заключалась его главная историческая задача, залог всех его успехов и процветания. Утеря вверенного ему на хранение сокровища означала бы гибель истинного благочестия во всей вселенной, водворение на земле царства антихриста, а для самого Израиля – неминуемое конечное падение его царства».

Между тем греки считали московитов варварами, неучами и грубиянами, а к их православию относились с презрением. Например, греческий митрополит Неофит, побывавший на Руси в 1628 году, насмехался над благочестием русских: «Только на Москве и веры, что звонят в колокола много, а иного нет ничего».

 

Два мировоззрения, русское и греческое, схлестнулись в богословском споре 24 апреля 1650 года в валашском городе Тырговиште. Спорили русский путешественник, инок Арсений (Суханов) из Троице-Сергиева монастыря, и грек, Иерусалимский Патриарх Паисий. Спорили о том, кто правильнее совершает крестное знамение: русские – двумя перстами или греки – тремя?

Паисий говорил, что греки научены христианству от самих апостолов, следовательно, не могут ошибаться в церковных обрядах. Но Арсений утверждал, что после падения Константинополя магометане и латиняне «переправили» греческое христианство. А истинная вера и истинное благочестие теперь обретаются на Руси: «Что у вас не было доброго, то все к Москве перешло – все ваше начало к нам перешло». Арсений хвалился перед греками: «У нас на Москве Патриарх вместо константинопольского… У вас было монастырей много и иноков без числа, а ныне токмо след знать. И церкви ваши многие бусурманы завладели и починили на мечети, и христиане многие побусурманились. И мощей святых у вас было много, и вы их разносили по землям, и ныне у вас нету, а у нас стало много. Да и нашей земли многих Бог прославил угодников Своих. Мощи их нетленны лежат и чудеса творят».

 

 
По часовой стрелке или против

 

Пренебрежительное отношение русских к грекам сохранялось бы и далее, но все переменилось 25 июля 1652 года, когда на всероссийский патриарший престол взошел новгородский митрополит Никон, горячий поклонник греков и всего греческого. Он торжественно заявлял: «Хотя я русский и сын русского, но моя вера и убеждения греческие». Как заметил Каптерев: «По самому своему характеру склонный к увлечениям и крайностям, малоспособный соблюдать меру и осторожность в чем бы то ни было, Никон и в своем грекофильстве доходил до крайностей, не знал меры».

Став Патриархом и заручившись поддержкой царя Алексея Михайловича, Никон тотчас начал насаждать полюбившиеся ему греческие церковные обряды. В «Житии» протопопа Аввакума рассказывается, как «в пост Великий» 1653 года Никон прислал в Казанский собор на Красной площади «память» (циркуляр) о введении новых обрядов. Этот документ известен только в пересказе Аввакума: «Год и число. По преданию святых апостол и святых отец не подобает в церкви метания творить на колену, но в пояс бы вам творить поклоны, еще же и тремя персты бы крестились».

Современный историк Сергей Лобачев отождествляет с «памятью» хранящееся в Государственном Историческом музее «Поучение Патриарха Никона священному чину и причетникам». В документе между прочим говорится о метаниях – великопостных поклонах, земные поклоны заменяются поясными: «И отныне клали бы сами поклоны и прочим повелевали по уставу Святой Восточной Церкви и по благословению нашего смирения все вкупе равно тихо… Дванадесять метаний в пояс и последний великий ж поклон в землю… Поясные ж поклоны клали со всяким благочестием немятежно». Лобачев полагает, что Аввакум ошибся – «память» рассылалась в Великий пост 1654 года. Но как бы то ни было, она произвела гнетущее впечатление на протопопа и его знакомых. Аввакум вспоминал: «Мы же задумались, сошедшись между собою. Видим, яко зима хочет быть. Сердце озябло и ноги задрожали».

Тогда же протопопы Аввакум и Даниил подали Алексею Михайловичу «из книг выписки о сложении перст и о поклонах». Казалось бы, изначально Никон и его противники заспорили о «внешнем» – о крестном знамении и великопостных поклонах. И мнение о том, что раскол произошел исключительно по «внешним» причинам, всегда поддерживалось представителями официальной Православной Церкви.

Например, в XIX веке Феофан (Говоров, 1815–1894), епископ синодальной Церкви, утверждал: «Они (старообрядцы. - «НГР») говорят, что у них древлеотеческие догматы… Послушайте, что это у них за древлеотеческие догматы? Это – двуперстное сложение, двоение аллилуйи, хождение посолонь, не брить усов и бороды, имя Господа Спасителя говорить испорченно – Исус. Но посмотри ты всех святых отцов и поищи, есть ли хоть один, который бы почитал сии мелочные вещи догматами? Ни одного. Есть ли у них хоть намек какой-либо на то, что от сих вещей зависит спасение? Никакого».

И правда, о каких «мелочных вещах» спорят староверы: усы, борода и испорченное имя Исус! Разве это не смешно просвещенному человеку? Конечно, смешно! В наши дни Иларион (Алфеев), митрополит Русской Православной Церкви, выступил 12 сентября 2009 года на встрече с учеными, политологами и журналистами, прошедшей в рамках международного дискуссионного клуба «Валдай», где заявил: «Раскол существует с XVII века. Он появился по чисто обрядовым причинам, которые сегодня могут показаться просто смешными. Один из основных пунктов спора состоял в том, как креститься: двумя пальцами или тремя. Спорили, как писать имя Иисус: с одним «и» или с двумя, как ходить крестным ходом вокруг храма – по часовой стрелке или против».

 

Что такое обряд?

 

Действительно, если сводить разногласия между староверами и никонианами к обрядам, к «внешнему», причины раскола покажутся жалкими – богослужебные книги, бритье бороды, хождение по часовой стрелке или против и прочие «мелочные вещи». Подобные рассуждения не только умаляют смысл национальной трагедии, но и переводят разговоры о ней из области христианского богословия в область церковной археологии.

Однако староверы всегда настаивали на неразрывной связи «внешнего» и «внутреннего» – обряда и богословия. В начале ХХ века об этом рассуждал знаменитый старообрядческий проповедник и писатель епископ Михаил (Семенов, 1873–1916): «Что такое обряд? Это «оболочка», одежда догмы, говорили мы. Теперь продолжим немного иначе: это закрепленная духовная жизнь, сильный момент христианской жизни, великое мгновение, остановленное, так сказать, навеки, в целях духовного воспитания… Обряд в свое время создан великой мыслью, огромной духовной энергией, подъемом любовного настроения. Но всякая энергия всегда сохраняется по закону, так сказать, «сохранения духовной энергии». Как теплота, духовная сила обряда сохраняется в нем в скрытом состоянии».

Для традиционного сознания изменение богослужебного обряда влекло за собой изменение православной веры и национальной культуры. Поэтому с самого начала раскола противники и сторонники церковных реформ навешивали друг на друга ярлыки «иноверцев» и «инородцев» – идеологических врагов, людей иной веры и иной культуры. Староверы называли новообрядцев католиками – «папежниками» и «костелниками». Четырехконечный крест, вошедший в богослужебное употребление со времен Патриарха Никона, был для старообрядцев «латинским крыжом». Новая церковная культура (прежде всего новые манеры иконописи и пения) объявлялась иноземной, западноевропейской – «немецкими поступками» и «польскими обычаями».
Новообрядцы не оставались в долгу. Они находили в двуперстном крестном знамении «армянскую ересь» – монофизитство. Они утверждали, что староверы совершают ритуальные убийства младенцев. Так кровавый навет, некогда возводившийся на древних христиан и средневековых иудеев, обрушился на русских старообрядцев.

Об этом в начале XVIII века писал ростовский митрополит Димитрий (Туптало, 1651–1709) в книге «Розыск о раскольнической брынской вере». Якобы в одном старообрядческом скиту настоятель приказал вырезать ножом сердце у новорожденного младенца, иссушить в печи и истолочь. Порошок он раздал своим послушникам, наказав: «Идите в города и деревни и говорите людям, чтобы отнюдь не ходили в церковь. И от данного вам истолчения тайно влагайте им в брашно или в питие. Когда того вкусят, тогда к нам обратятся на истину».

 

Чтобы в наши дни лучше понять смысл русского раскола, необходимо обратиться к современной религиозной истории – к истории разделения Римской Католической Церкви на либералов и традиционалистов после Второго Ватиканского Собора (1962–1965). Этот Собор объявил о реформе католического богослужения: оно значительно сокращалось, переводилось с латинского языка на местные наречия, древние песнопения и молитвословия заменялись новыми, упрощался покрой священнических облачений, менялись устройство и убранство храмов.

За реформой богослужения скрывалась всеобъемлющая идеологическая реформа. Французский правовед и политолог Андре Пьетр (1906–1994) охарактеризовал ее так: после Второго Ватиканского Собора католики «уже не говорят о чуде, об искуплении, о евхаристии, о приснодевстве, о молитве, о благодати, о грехе, но о диалоге, о свободе, о радости, о любви и т.д. Короче говоря, отрицают молчанием… Надо иметь мужество это признать, сегодня в рамках Христовой Церкви другая Церковь».
Так же думали в XVII веке старообрядцы: реформы Никона – предательство Христовой Церкви и Христовой веры. На Соборе 1654 года коломенский епископ Павел, выступая против богослужебных нововведений, заявлял: «С того времени, как мы сделались христианами и получили правую веру по наследству от отцов и дедов благочестивых, мы держались этих обрядов и этой веры и теперь не согласны принять новую веру». Другой современник тех событий, инок Епифаний, соузник Аввакума по Пустозерскому острогу, оставил любопытную автобиографическую записку, в которой назвал Собор 1654 года продажей христианской веры: «На цене продал Никон веру христианскую. И рук ради по сто рублев коемуждо епископу дарствовал за молчание».
Тут уместно вспомнить «анекдот» о Патриархе Никоне – якобы государственном изменнике, широко известный в XVIII веке. Французский писатель Николай Габриель Леклерк (1726–1798) рассказывает его в своей книге «История России» (Histoire de la Russie): «Никон велел перевести на русский язык множество книг латинских и греческих, посредством которых достиг он до познания благочиния и священноначальства Римской Церкви… Переменил все законы церковные, обратил их в свою пользу под видом, что древние переводы исполнены были погрешностей. Сия перемена причинила важные несогласия и расколы в Церкви Российской… Никон получил знатные суммы от короля польского, чтоб произвести возмущение и раздор в России».

Похожий «скверный анекдот» записал для императора Павла I протопоп Петр Алексеев, ключарь кремлевского Архангельского собора. Якобы во время русско-польской войны (1654–1667), когда Алексей Михайлович сам командовал воинством, «поляки, видя свое изнеможение пред войском российским, тайно переслали к Никону Патриарху несколько тысяч червонных, прося его, дабы каким-либо образом отвести царя от самоличного российскою армиею предводительства».

Многажды заступался за «проданную» христианскую веру протопоп Аввакум, не скрывавший отрицательного отношения к «никонианской» вере. Нет нужды вспоминать об этом подробно, достаточно обратиться к его «Житию», поучениям, посланиям и челобитным. Здесь приведем в пример его письмо царевне Ирине Михайловне, сестре Алексея Михайловича, пользовавшейся большим влиянием в монаршей семье. Протопоп, напоминая о падении Царьграда, последовавшем после заключения греками унии с Римской Церковью, предполагает, что и Руси уготована та же участь – Божья кара за измену православию, гибель от нашествия турок. Аввакум говорит царевне о необходимом возвращении к истинной вере: «Не лучше ли с Христом помириться и взыскать старую веру, которую дед и отец твои держали, а новую б…дь в гной спрятать? А буде так и не учинится, так глаголет Дух Святой, пострадать и нам, как и грекам». «Воистину, государыня, никонианская вера и устав не по Богу, но по человеку. Царевна-государыня, Ирина Михайловна, умоли государя-царя, чтобы мне дал с никонианами суд праведный, да известна будет вера наша христианская и их никонианская», – пишет протопоп. Пишет не о «внешнем», а о «внутреннем», отделяя старую христианскую веру от «новой никонианской» веры. И лишь образно противопоставляя староверов, «братию мою страждущих повсюду», новообрядцам, Аввакум упоминает «внешнее»: «Мы пойдем на турецкие полки справа, в руках победное оружие, крест держа, а никониане пускай да идут слева с крыжами».

 

Диакон Феодор, другой пустозерский соузник Аввакума, в приписываемом ему сочинении «О познании антихристовой прелести» называет новообрядчество «настоящей прелестью антихристова действа»: «Многообразна и всячески пестра, и колеблющая землю, и потрясающая все основания церковные, и потребляющая в душе все многоразличные боговидения».

«Антихристова прелесть» заключается не только в новых книгах и обрядах, но и в разорении Православной Церкви: «О, прелесть, понеже ты пестра! Зрим церкви стояща, церковные же развращения всюду стояща. О, прелесть, понеже ты пестра! Церковные стены созидаются, законы же ее разоряются и злохульно укоряются». По мнению Феодора, перемена «внешнего» обернулась для Церкви изменением «внутреннего» – со времен Никона она уже не Тело Христово, а «вражья прелесть, вкупе и злоба». О том же в ХХ веке писал Андре Пьетр.

Несомненно, для епископа Павла, протопопа Аввакума, диакона Феодора и инока Епифания различие между староверами и никонианами заключалось не только во «внешнем», но и во «внутреннем», в самой вере, в богословии.

Ясно осознавали это различие в вере и старообрядцы новейшего времени. Когда официальная пропаганда называла их «раскольниками» – людьми, отпавшими от Церкви, они оправдывались, утверждая, что никогда не отступали от истинной Церкви и истинной веры. Например, начетчик Иустин Картушин (1837–1915), ставший впоследствии старообрядческим архиепископом Иоанном, писал об этом: «Раскаиваться нам перед новообрядцами не в чем. И сообщаться с ними нельзя до тех пор, пока они не сделаются такими же, как и мы. Потому что со Святою Церковью мы никогда не разделялись, но всецело в ней пребываем и един устав и предание ее исполняем неуклонно, ибо с Церковью разделяются не местом и временем, а учением. Мы отделились не от Церкви, а от проклинавших непроклинаемое епископов. Но разделяться с такими повелевают святые правила». Признаком истинности староверия Картушин считал не только «внешнее» (устав и предание), но и «внутреннее» – единство в вероучении с дораскольной Русской Церковью.

О неизменности «внешнего» и «внутреннего» – церковного обряда и православного богословия рассуждал епископ Михаил: «Говорят, что обряд устарел, обветшал. Допустим на минуту. Но и тогда он свят, как мертвое тело покойной матери, которое мы целуем не с меньшей нежностью, чем живое… Но мог ли устареть и умереть обряд в самом деле? Конечно, нет. Его душа вечно жива. Разве только мы можем умереть для обряда».

Таким образом, для староверов обряд, неразрывно соединенный с вероучением, был вечно новым и вечно живым символом истинности русского православия, безошибочности отечественной истории и богоизбранности нового Израиля – Московского царства.

 

 

Дмитрий Александрович Урушев – историк, член Союза журналистов России