Сибирская тайга хранит немало тайн. Язык летописей скуп, и по нему бывает трудно установить, что же на самом деле происходило здесь несколько веков назад. Чтобы лучше представить, яснее понять и домыслить, нужно побывать в местах трагических событий. Итак, история ирюмских скитов, или кто они, вожди сибирских староверов, самые «лутчие» люди.

 

Сколько в деревнях по Ирюму я не спрашивала про старца Авраамия, старики почти ничего о нем не знают. Такое забвение памяти, должно быть, связано с тем, что по завещанию похоронили его далеко от этих мест. А между тем, именно с иноком Авраамием связано то, что деревни по Ирюму стали одним из четырех главных центров урало-сибирского старообрядчества.

 

Болотные километры

Сейчас Авраамиев остров, место упокоения старца, находится в самом центре национального парка «Припышминские боры», куда доступ людей категорически воспрещен. Но с разрешения руководства парка мне приходилось бывать в этом малодоступном месте несколько раз. Памятно, конечно, самое первое посещение.

Лесные тропинки узенькие, извилистые, что тебе морщинки на старческом лице. Идем ходко. Но вот уже ноги начинают мягко ступать по мху. Проводник, егерь Сергей Павлович, оборачивается: «Жива?» «Жива вроде бы», – через силу улыбаюсь я. Эти окаянные болотные километры нескончаемы! Еле знаткая лосиная тропа, по которой ведет егерь-богатырь, давно уже превратилась в полосу мучений. Все чаще и чаще ноги проваливаются в болотную няшу, поэтому приходится прыгать с кочки на кочку. Но прежде батожком надо постучать по ней. Как черные молнии разлетаются в разные стороны гадюки, принимающие в пушистой мягкости сухой травы солнечные ванны. Болотистые испарения с удушающим запахом багульника кружат голову, пот застилает глаза. Тук-тук, тук-тук – бешено колотится сердце, ровно выскакивая из груди, да к тому же донимает гнус. Скоро уже и не до прыганья, премся напролом, то и дело бултыхаясь со всего маху в болотную жижу.

Какие же мы все-таки «нежные» по сравнению с предками! Ведь только в 1865 году была прорублена просека и на топкую болотину настелили гать – даже на телеге, говорят, по ней проезжали, немощных везли. А до этого ходили так же, как и мы, и преодолевали эту невозможную «дорогу» пешком.

Стал давить страх – будет ли когда конец этой трясине… Намаявшись в болоте, не сразу разглядела спасительный лес впереди – Авраамиев остров! От зыбучей кромки сил хватило отползти всего на несколько шагов. Какое-то время просто лежала в изнеможении на долгожданной спасительной тверди. Святая глушь и тишина…

Вдруг ощущаю себя над землей, как птица парю над ней. То есть тело мое распласталось у кромки болота, а душа воспарила. Земля внизу такая маленькая-маленькая… Необыкновенное чувство. Переведя дыхание, стала осматриваться. Вот рядом сосна, в стволе которой топором вырублена ниша для иконы. Видимо, прежде здесь молились богомольцы, одолевшие тяготы болотного пути. Сквозь густую хвою празднично искрится солнышко, играя на лапах сосен.

В этом месте, где уже многие десятилетия не звучала молитва, святость тишины все равно явно ощущается. Умиротворяющие волны проходят по всему телу…

Сергей Павлович, по-хозяйски обошедший свои владения, мягко понуждает подняться: «Ну что, передохнула? Давай тронемся дальше, к избушке старцев. Сейчас будет протока, разделяющая Пустынный и Авраамиев острова, умоешься, напьешься. Совсем оживешь».

 

 

Следуем далее. Сочная, нежно-зеленая густая трава никем не примята. Все нездешнее, нетронутое, какое-то сказочное, неземное. Навсегда впитался в память запах вечной свежести, еловой, с горчинкой пряности. Набыться здесь просто невозможно! Вот мшистая ель упала, видимо, вырвало ее ветром, выворотило с корнем. Погладила шершавые складки коры, одна труха – сколько ей лет, помнит ли она старца? Первобытный лес шумит и качается, скрипят отжившие свой век сухие деревья. Медленно бредем, продирались через сучковатый валежник.

Вот и протока. Родниковая свежесть воды оказалась настолько живительной, что усталости как не бывало, откуда и силы взялись. Еще несколько минут ходьбы, и мы у избушки. Вернее, того, что осталось от нее. Еще в начале 90-х здесь побывали вандалы, сожгли избу, рядом разбросан вывороченный сруб колодца. Сергей Павлович рассказал, что даже могилу, расположенную недалеко от жилья, осквернили. Валявшиеся кругом людские косточки он бережно собрал и уложил обратно в могилку, засыпав землей.

Земно поклонились святому острову, старцам, которые обитали здесь непрерывно с конца XVII века вплоть до советских времен.

 

Старец Авраамий

Кто же он, человек, освятивший своей молитвой эти непроходимые, глухие дебри, память которого староверы свято чтили два с лишним века?

Тоболяк Алексей Венгерский близко сошелся с ссыльным протопопом Аввакумом в 1653 году. Под влиянием друга и учителя боярский сын принял постриг в северном Кондинском Троицком монастыре. По монастырским делам инок Авраамий в середине 60-х годов ездил в Первопрестольную, бушующую от нововведений патриарха Никона, «бить челом» о монастырских нуждах. Вернувшись, чернец вступил в «спор о вере» с тобольскими властями. С рук такое дело ему не сошло, дерзкого монаха отправили на край земли – в Туруханский монастырь, для «исправления». Через некоторое время «по отпуску» ему удалось вернуться в родную обитель. Притворился, что «исправился», или кто-то хлопотал за его освобождение из туруханского темничества?

Уже в начале 70-х Авраамий ушел из монастыря, перебрался в Приисетье. 6 января 1679 года запылали лесные избушки в Ялуторовском уезде на реке Березовке, по разным источникам, сгорело от 1700 до 2700 человек. Власти искали инока Авраамия, подозревая, что зачинщиком гари был именно он. Убежище себе Авраамий и его верный друг, инок Иоанн, Иванище, нашли на Ирюме, в деревне Ильиной, в которой всего-то было три двора. Сыскное дело в царской Руси было хорошо поставлено, поэтому вскоре оставаться в Ильиной стало небезопасно. Старцы подыскали себе другое место, более глухое. Крестьяне рассказали, что охотились они зимой на болоте на Дальних Кармаках, за 100 верст отсюда, и есть-де там несколько пустынных островов, уж там-то антихрист век их не сыщет!

На этих двух крошечных островках среди огромного болота решались вопросы, которые на несколько веков определили судьбу сотен тысяч людей. Отсюда уходили сибирские крестьяне в заполярный Пустозерск к протопопу Аввакуму за благословением – принимать ли «огненное крещение». Неистовый протопоп благословил: «Да сгорят». Противник гарей, инок Авраамий послал гонцов вторично, дескать, нет подписи соузников протопопа. Но опоздали сибиряки, взошел на костер огнеопальный вождь.

Здесь Авраамий расстался с дорогим сердцу другом, покинул навсегда Иванище «сей горестный мир». В конце 1701 года власти все же схватили «связную» старца, стрелецкую женку Ненилку Кузнецову. Под пытками женщина согласилась проводить отряд поимщиков на остров. В апреле 1702 года пленного престарелого Авраамия отправили в Тобольск. Узнав об этом, жители ирюмских деревень «наполниша сокровища свои» и отправились выручать наставника.

В Тобольске они обратились к «старшему» охраннику, чтобы он дозволил им повидаться со старцем. Позволение было дано. Улучив момент, ирюмцы шепнули: «Аще хочеши, отче Авраамие, то мы выкупим тебя отселе». «Во узах истомленный» старец низко склонил голову, конечно, он «рад бысть». Не мешкая, крестьяне приступили к делу. «Во един от дней» в церковь, где находился старец, пришел некий человек громадного роста и силы, одетый в большой тулуп, именем Калина. Отец Авраамий «воссел на оного великана между тулуп». Силач так искусно вышел из церкви со своей ношей, что никто ничего и не заметил. Караульный знал, конечно, но рот у него был «за­ткнут» десятирублевым билетом. А ирюмцы вместе с немощным старцем сели на приготовленную подводу «да поскорее и скрылись из рук, ловящих их».

Привезли Авраамия на место его старого скита на Ирюме, в д. Ильину.

Власти то ли забыли об этом ските, то ли недосуг им было искать престарелого старца, но в Ильиной старец Авраамий прожил еще несколько лет. С Керженских скитов в 1705 году приходил сюда монах Сафонтий. Видимо, держали старцы совет, куда же деваться керженским староверам, если их скиты разорят. Порешили, что места в Приисетье угожие, сюда и будет исход кержаков… Но уже клонились к закату дни инока. Перед смертью завещал он похоронить себя на острове на Дальних Кармаках, рядом с другом Иванищем.

 

Инок Тарасий

Житие старца Авраамия написал его послушник, а затем и преемник, инок Тарасий. О нем тоже известно немного, потому что в основном сведения о потаенной скитской жизни и вождях раскола передавались «изустно», и вот – выветрилось из памяти. Русские люди в сибирских деревнях называют себя где «кержаками», где «чалдонами». Первым «чалдоном», выходцем с Дона, в Сибири стал инок Тарасий, ученик знаменитого на Дону приверженца старых обрядов инока Феодосия Рыльского. Тарасий появился в Зауралье в 1696 году. Жил ли он вместе со старцем Авраамием на болоте на Дальних Кармаках, или они познакомились уже после его освобождения из Тобольских казематов – неизвестно. Но после кончины Авраамия руководство ирюмскими староверами на восемь лет перешло к нему.

На долю Тарасия выпало немало драматических событий. После разгрома в 1720 году Керженских скитов за Урал хлынули многие десятки тысяч кержаков, затем был введен двойной налог за исповедание старой веры (с тех пор староверов стали называть «двоеданами»). В 1722 году в городке Тара вспыхнул бунт. Поводом послужил царский закон о произвольном наследнике престола. Это породило волну слухов по всей Сибири, якобы присяга безымянному наследнику на деле является присягой антихристу. Казачий гарнизон Тары отказался от присяги. По всей Сибири начались кровавые расправы, людей сажали на кол, «пятерили». В ответ с новой силой заполыхали гари.

Особенно тщательно власти искали «ирюмского отца» – инока Тарасия, но он скрылся на Авраамиевом острове. А за 20 лет дорогу туда то ли успели позабыть, то ли просто не сумели найти остров. Тем не менее именно здесь Тарасий пережил первую самую страшную волну розыска. В разгар Тарского розыска, 29 мая 1723 года, в деревне Кирсановой состоялся Ирюмский собор староверов Зауралья. Жизнь ставила многие вопросы, надо было их решать. Время шло, настал час, когда некому стало служить литургию. Глубоко верующие люди духовно страдали без церковных таинств. Епископов у староверов не было, а рукополагать священников, кроме них, никто не мог. Какое-то время староверы принимали «беглых попов» из никонианской церкви. Они «обещали служить и добра хотеть», но моральный облик некоторых из них шокировал суровых и строгих к себе староверов. Начались раздоры, не все соглашались признавать и принимать «перебещиков»: «церковь никоновская, дескать, плоха, а попы дак хороши».

 

Тарасьев колодчик

В 1729 году власти все-таки Тарасия выследили и пленили. После мирного увещевания старцу стали угрожать расправой, требуя отказаться от старой веры, но тверды и небоязливы были вожди староверия. Тогда его привязали к лошади и стали волочить по лугам и полям.

 

 

 

Чтобы люди не почитали Тарасия как мученика за веру, власти хотели похоронить его тайно. Жители соседней деревни Саломатовой опередили. Ночью они похоронили страдальца в лесу, под двумя кривыми березами, мимо которых человек несведущий пройдет, ничего не заметив. Позже здесь образовалось саломатовское кладбище. Ирюмцы говорят, что родничок на месте гибели Тарасия зародился от святой крови мученика. Люди заметили удивительное свойство воды этого источника, она долгое время, почти в течение года, не портится. Издавна староверы заботливо ухаживали за родничком, чистили и облагораживали.

 

 

 

 

Святой Тарасий почитался староверами не только по Ирюму. Жители окрестных деревень Саломатовой, Ильиной, Дружинино, Кирсановой рассказывают, что еще в 80-е годы на Духов день, сразу после Троицы, съезжались сюда староверы из Тюмени, Томска, Новосибирска – крепкие старики и молодые парни с окладистыми бородами, в подпоясанных рубахах навыпуск. Суровые, неулыбчивые старухи облачались в черные сарафаны «в пол», черные платки закреп­ляли под подбородком булавками. На согнутой в локте левой руке у каждого была лестовка.

 

 

 

 

До утренней зари они усердно читали каноны в молельном доме в Дружинино, без устали отбивая земные поклоны. Немного отдохнув, днем отправлялись на могилу святого Тарасия, молились «панафиду» и там. Умывшись, набирали воду из святого колодчика и разъезжались, чтобы через год приехать вновь. А потом наступило затишье…

Деревянный тротуар ведет к колодцу. Небольшой деревянный сруб закрыт крышкой. Откроешь ее и не устоишь перед желанием попить целебной воды. Кругом веселые березовые перелески. Место завораживает тишиной и благоуханием. Знойный горячий ветерок доносит медовый запах лугового разнотравья. Чистая, студеная водица. Благодать. Век бы отсюда не уходил. Из дали лет

Рядом с Тарасьевым колодчиком стоит стол, окруженный скамейками.

Дважды бывала я в этом благодатном месте, запомнились разговоры с местными старожилами. Ефим Иванович – юркий щупленький старичок, зато братья Геннадий и Борис Устиновичи – богатыри, от их могучих, статных фигур так и веет степенностью, надежностью. Просветлев лицами, перебивая друг друга, вспоминают «ранешну жисть».

– К труду было совсем другое отношение. Надсмотрщиков нам не требовалось, устали не устали, а работу все одно завершим. Приписками тоже не занимались. Вот по телефону записывают, где, сколько сена вывезли. В соседнем отделении, «мирском», отчитываются: 80 центнеров! Звонят нам: «двоедане», у вас сколько? 15? Рапортуют в район: 15! Тем не менее, скот зимой не голодал, а председатели-староверы всегда выводили хозяйства в передовые.

– Всегда надежда на двоедан была, они вытащат, если что, – включается в разговор младший Устинович, Геннадий. – Были, конечно, и насмешки над нами, потому что мы к халяве не привыкли. Зато, ребята, помните, пойдем в мирскую деревню, поодинке не ходили, гурьбой, так те хлюпики как услышат, что мы их деревней идем, вмиг по погребам спрячутся! И смеются довольнехоньки. Справедливости ради поправляется: – Кулаки чесались, силушка ну не меряна просто была. Мирские копятся–копятся, соберутся да и нас отмутузят.

Ефим Иванович тут же мигом возревновал: «Да ты че, Генаха, сроду наша брала!»

– А как родство ценили! – вздыхает о былых летах Борис Устинович. – Искренне радовались успехам родников, гордились ими. А сейчас что? Одна зависть. На вечерках, помните, соберемся, девчата ремки дерут, прядут, мы им веретешки точим. Если кто раз-два не придет, беспокоимся, сходим попроведаем, узнаем, в чем дело, что случилось. Без спиртного сидели, а веселья сколько было! А как в гости ездили, помните, мужики? А каральки свадебны помните?…

Эти «помните» у Тарасьева колодчика растягивались не на один час. Люди повсюду сейчас истосковались от замкнутости, ожесточения, неудержимо всех нас тянет раскрыть свое сердце…

Честно признаться, я тогда просто любовалась своими друзьями, потомками ирюмских отцов, иноков Авраамия и Тарасия. Крестьянские русские парни, которые своим трудом преобразили родное Приисетье, кормили огромную державу. Каких богатырей рожала ирюмская земля.

Напоследок спросили: «Понравилось тебе у нас?» Еще бы! Если бы так было везде!

В царское время дважды в году, в июне и в конце сентября, после уборки, собирались староверы на моления на Авраамиевом острове близ д. Щелконоговой Тугулымского района. Партиями по 30, 40, 50 человек тянулись богомольцы из Пермской губернии, Ялуторовского, Курганского и даже Ишимского округов. В 1906 году их было больше 10 тысяч. Сколько десятилетий назад звучала молитва посреди этого необозримого болота? Старикам туда уже не добраться, а молодежь живет для себя, не для Бога.