Чужие люди, прослышав, что старик, герой войны, доживает свой век в интернате и страшно тоскует, приехали к нему со словами:

- А будь, дедо, нашим дедом! Собирайся! Домой!

От чистого сердца. Без каких-либо выгод, льгот, выплат или программ. Без огляда на то, что безногого деда им придется, когда надо, на руках, как младенца, носить да мыть, одевать…

Так 94-летний Иван Трофимович Давыдов, самый старый сирота Кузбасса, обрёл семью!

94-летний дед-калека, ветеран Великой Отечественной войны, нашел семью

…Тот день дед Ваня считает чудом. И всё не привыкнет («…сплю мягко, ем сладко»).

Вспыхнул радостью, задрожав от воспоминанья, узкие плечики – ходуном… Но слабые руки тут же крепко, по-солдатски, вцепились в борта инвалидной коляски. И, выпрямившись, фронтовик проводил ласковым взглядом свою любимую обретенную дочку с малышом на руках.

Услышанная молитва

А всё началось с невозможной мечты. Ведь до того, как взяли его вот так удивительно в деды, он десять лет прожил между небом и землей.

Поднимет голову с интернатской подушки. И синь окна «притянет» с такой силой! И росчерк пролетевшего воробья позовет за собой!

А как подъедет дед Ваня к интернатскому подоконнику, крестьянская тоска по земле-матушке, по ее зеленым квадратам-огородам станет вконец невыносимой…

- Палата была на третьем этаже, я – инвалид на колесах… И вообще я – дерево-сухостой. Жена давно умерла, детей у нас не было, и значит, я знал, внуками в старости мне сердце согревать не суждено. Так и остался один, как перст, век доживать. И, попав из деревенской родной избы, из-под Прокопьевска, в казенный дом, в городской интернат, за десять лет ни разу вниз не спустился, не спустили. Ни разу на землю не ступил и не тронул божьи создания, цветы, травушку, — по щекам деда Вани ползут теперь уже легкие (судьба же переменилась) слезы. — Я думал в интернате: вот бы у меня снова появился дом! И вдруг…

Сидел, держал в руках иконку Святого Николы, в Николин день, молился ему, моему покровителю с детства, как тятя когда-то учил.

И дверь палаты распахнулась. Семейная пара. У мужика борода, как у меня, длинная (меня сколько раз в интернате за нее ругали). В общем, семья вошла. И ко мне: «Дедушка, мы за тобой!»

А когда привезли в село, под Таштагол, комнату светлую подарили, накормили и гулять во двор вывезли…

Дед сорвал одуванчик, вдохнул жадно запах весны и заплакал…

Война

Про годы ссылки из-под Кургана в Сибирь (после раскулачиванья), когда катером свезли их, «врагов народа», еще детьми, на остров на Оби (там завод строился); про то, как голодом жили («колбой спасались, по 40 мешков собирали, да мышей ели, и в 17 лет я ходил только на костылях — ноги не держали от слабости»), дед Ваня может говорить часами.

Но обиды на страну не держит. Потому что всех потом объединила, сроднила грянувшая война.

- В 1941-м, перед самой войной, я заканчивал службу в армии, на Дальнем Востоке. Но вместо демобилизации нас, эшелоном 72 вагона, перебросили защищать Смоленск. Поезд так мчался, что казалось: колеса рельсов не достают, — вспоминает дед Ваня.

Он провоевал всего пять месяцев.

Помнит ужас боя, когда впервые стрелял:

- Фашисты падали. И в смертельном последнем порыве хватались за тех, кто сзади напирал, бежал. Из-за этого те падали и, получив пулю, тоже хватались за своих. И следующие. И ту гору тел, напротив нашего окопа, я никогда не забуду.

Еще мы с товарищем подбили немецкий самолет: низко очень шел над нами, дали по нему из пулеметов. По ордену получили… Но война все-таки – не геройство, а боль, и долг, и страх…

22 января 1942 года был последний бой Ивана Давыдова. Раненый в ногу он трое суток пролежал на морозе под раскуроченным мостом, то и дело теряя сознание. А домой уже ушла «похоронка». И невеста, его оплакав, потом скоро вышла замуж.

- А меня всё мотало по госпиталям, врачи долго боролись за раненую ногу. Но не спасли, — поправляет культю дед Ваня. Стакан водки в него (извиняется) влили насильно, вместо наркоза (а Давыдов – из старообрядцев, по вере – не пьет), так ногу и отрезали.

…Потом было возвращение домой, работа, новая суженая, семейное счастье и несчастье («всего 29 лет прожили, она вперед умерла»), долгая одинокая старость в своей избе. Пока после бани, зимой, не упал на крыльце, поскользнувшись. И, разбившись, не мог встать, улетели костыли. Но заполз в избу и пролежал в ней, остывшей, нетопленой, в холоде, как в войну, трое суток, пока его не нашли и не отправили в больницу и дальше – в интернат.

…Семья, забравшая деда Ваню к себе, в родные деды, тоже, как он, старообрядческая. Про неприкаянного интернатского деда она услышала и потеряла покой из сострадания, когда сама молилась о чуде. И Бог дал: и долгожданного ребенка, и деда.

Лариса МАКСИМЕНКО.

http://www.kuzbass85.ru/2014/04/10/ochen-dazhe-chyo-starichyo/