Добрый ее, искренний, звонкий смех и сейчас звучит в моей памяти. Он теребит заржавевшие струны души, напоминает о днях давно минувших, но не забытых до конца. А голос! Екатеринбургские староверы наверняка помнят, как звонко пела она в церковном хоре, как наизусть читала кафисмы и ранним воскресным утром, по просьбе священника, вычитывала молитвы для готовящихся к причастию…

«Всю родню похоронила»

Мы приехали к Евгении Яковлевне Бубенщиковой 14 января 2007-го, сразу после службы. Долго искали дорогу, а потом тряслись по ухабам поселка Полеводство. Ехали, чтобы поздравить с недавним Днем Ангела, пообщаться и рассказать о последних событиях из жизни общины. Она встретила нас, стоя на костылях, а как увидела гостей – тотчас заулыбалась. Перестав ходить в храм из-за пошатнувшегося здоровья, она ждала тех, кого любила и уважала. К приезду дорогих и близких готовилась, как могла…

 

 

 

 

 

Пироги, разносолы, ароматный чай. «Ты маслят-то достань из холодильника, я ведь сама-то идти не могу», - не попросила, а заставила она Стефаниду Осокину, также приехавшую поздравить болящую. Казалось, все понимали, что застолье – это лишь предлог, чтобы поговорить о наболевшем, о значимом для этой одинокой души.

 

- Тяжелая была жизнь, очень тяжелая, - вздыхала она. – Всю родню пришлось похоронить, папу, маму, сестричку – одна я и осталась теперь. Но при этом и сейчас помню, как вместе с отцом Яковом Александровичем и мамой Анастасией Афанасьевной уезжали мы из Шали – папу тогда перевели начальником железнодорожной станции Постушный, что под тогдашним Свердловском. Помню, как мы с сестрой Александрой привыкали на новом месте и как-то поутру, летом, пошли корове сено косить. Отец дал ключ от дома, чтобы на шею повесили и не потеряли. А мы, сестрицы-растяпы, в карман его положили и где-то в стогу сена, заигравшись, потеряли. Приехали, - отец на работе, мамы тоже нет дома. И без ключа! Забились под крыльцо и сидим, домой попасть не можем. Отец приехал, разволновался: куда ж это девки-то девались? А мы сидим, боимся показаться ему на глаза – провинились. Взбучку за потерю ключей устроили нам такую, что мы долго потом сидеть не могли…

Суровый железнодорожник в дочках души не чаял, но не баловал, считая это пороком. Жили простой жизнью крестьян, и ни раз переезжали с места на место. том отца, а значит и нас всех, на станцию Коуровка перевели – помню, там я прямо на станции на салазках по лесенкам каталась. А машинисты останавливающихся поездов отцу все говорили: "Вы чего свою девку-то на верную смерть пускаете, она же под поезд попадет и пропадет". Вот такая я и была – никогда не сидела на месте. Вспоминаю, как мама ездила в город за мукой, потом возвращалась с поездом, который у нас на станции не останавливается – продукты, котомку свою сбрасывает с поезда на станции, мы ловим, а она спрыгивает потом – и тихонько идет в нашу сторону.

Когда на семью обрушились болезни, только ее отчего-то они и миновали. Матушка Настасья, не имея работы, но искренне желая приносить в дом копейку, выходила к поездам – торговала коровьим молоком. А вечером, сидя за ужином, вскользь ловила мужнины слова: «Ты меня, Настенька, позоришь – стоишь, молоко продаешь прямо на станции у поезда, а ведь начальник этой станции ни кто-то другой, а я». Так, стоя у поезда, Анастасия как-то подхватила тяжелую простуду. И, несмотря на нее, «вставала поутру, корову обихаживала – утром подоит, молочко продаст тем и жили»…

 

- Одна зима особо трудная была. Сначала у нас Александра захворала, потом мама. От каждодневных стояний у поездов развилась какая-то костная болезнь. Свернуло так, что отварами и мазями было уже не обойтись. Повезли маму в Первоуральск. Долго она там пролежала, но ее вроде вылечили. Не успела выписаться, кто-то ей кровать огромную предложил забрать, и вот она тащила ее на себе, надорвалась, чем и подорвала здоровье раз и навсегда.

А отец вдруг заболел тифом. Александра и Евгения совсем тогда еще крохами были, но обе запомнили рассказ не то соседки, не то родственницы какой, как Яков Александрович, не долечившись, сбежал из больницы в бессознательном состоянии. Его поймали в проходной какого-то местного завода в одном нижнем белье. «И нас с сестрой просила мама молиться за его здравие – не помню, как мы тогда еще молились, но просили у Бога здоровья тятеньке. А мама замолитствовала – на коленях подле его кровати стояла. И выпросили у Бога здравия – отец-то выжил», - вспоминает, спустя семь десятков лет после этого испытания их семье, Евгения Яковлевна.

Мать Анастасия упокоилась в 28 лет – в самом расцвете, оставив двух дочурок на шее у мужа. Отчего – Евгения сегодня уж и сама не помнит: то ли от осложнений простуды, то ли от запущенной дифтерии… «Хотя нет, дифтерией-то Шура болела» - поправляется она.

- И вот я стою у гроба мамочки… есть у нас фотокарточка – я недавно глядела ее. Там вся родня наша. Из всех там только я живая и осталась, маму теперь уж пережила на 72 года… Меня на похороны не взяли – маленькая была, пятилетняя, а сестра Александра тогда в больнице лежала. Маму-то, покойницу, из избы увезли уже. Холод был лютый тогда. Потому меня с собой и не взяли, отец поехал в Первоуральск, на кладбище, лошадь запряг в сани. Так я выскочила на дорогу, за сани сзади зацепилась и так ехала, закоченела вся – прямо до Первоуральска. Отец увидел меня, посиневшую, накрыл полушубком, в этой одежке я у гроба матери и снята. Это было 14 февраля… В гробу-то матушка лежала, прямо как живая… А вскоре после похорон, помню, я на печке сидела, и Шуру как раз из больницы привезли – она от болезни-то отутовела слегка. А я не хочу ее расстраивать и говорю, мол, "у нас тут тетеньку одну хоронили". А то, что тетенька-то эта – наша мама, боюсь сказать. Шурка догадалась, почувствовала беду да как заревет: «Маму хоронили?»

Схватила меня, давит, скажи, мол, точно: мамы-то нету уже, мама умерла? Ей семь лет было – расплакалась, больше меня понимала. Отец ее успокаивать бросился. А то, что мама умерла, что больше не придет, и что мы ее никогда не увидим, я не поняла – думала, спит она – такой несмышленой я в пять лет и была… Так всю жизнь и плакала о маме.

-…но что я – девчонка – знала о ней? Мне в 1941 году 11 лет было, а ума вовсе не было. Про то, что Гитлер на нас напал как узнала, сразу закричала как полоумная: «Ура, война началась». И стыдно вспоминать, но вот было это.

…Через четыре года о том, что такое война, узнать все же пришлось: в 1945 года на Якова Кордюкова - железнодорожника, отца двух дочек - пришла похоронка – «погиб геройски в Восточной Пруссии». Правда, за несколько лет до ухода на фронт Яков Александрович женился во второй раз. Мачеха Евгении и Александры бухгалтером была… И, когда остались они в доме втроем, без мужика-кормильца, сказала младшей падчерице: «Хочешь работать, чтобы в жизни не пропасть, ступай на торфяник».

- Вот я ноженьки там и испортила, потому что целыми днями трудилась, - перебирает бисер памяти наша гостеприимная хозяйка.

 

– Внизу сыро – в болоте ж стояла-то чуть не по колено, а вверху сухо – мы перекладывали торф. Мне хотя и дал на-чальник чуни до колен, но они ноги не спасали, только от царапин уберегали – вот ножки мокрыми и оставались целыми днями.

Поехала в Свердловск на учебу - «мачеха выгнала». Поступила в техникум железнодорожного транспорта по Первомайской. А Александра в это время работала на военном заводе, патроны делала.

- Из техникума нас отправили по осени убирать урожай в Красноуфимске - это километров 200 от столицы Урала. Картошку убираем, дожди, ноги все мокрые, вот и еще один удар по ногам. А кормили-то знаете как? Крупа в воде и картошка одна плавает – суп!

Вернулась из колхоза, ладно, что не слегла. Семестр еле проучилась. Дотянулась все же болезнь – три дня как огонек лежала в жару – сестра, тоже студентка техникума, ходила за ней.

- Вдруг как-то из поселка Шамары, почти что с родины нашей, приехала Настасья Евсеевна Попкова – она там за батюшку в молельном доме – храма-то тогда еще не было – уставщицей долго служила. Узнала, что я больна, и сказала, дескать, «увезет Женьку с собой», в Шамары. Там же у меня бабушка живая еще была. И решила я: поеду! Все равно мачеха в дни, когда жила я общежитии при техникуме, неважно помогала – то туесок капусты перешлет, то редьку. Я получу «гостинцы» и ставлю их на стол в общежитии… На том мои университеты и кончились. Правда, бабушку я миновала и поехала в Коптело-Шамары, к Настасье Евсеевне. У нее мне тоже отдыха не было – хозяйство немалое, так что я таскала ведра с водой, содержала в порядке цельный двор скотины. Не выдержала я этого и поехала обратно, в Шамары, к родной бабушке. Думаю, Евсеевна пригласила меня к себе из жалости, кормила и поила хоть… Царствие ей небесное! А бабушка-то, по материнской линии, жалела меня очень. Помногу ревела надо мной, ведь с едой-то тогда плохо было. И вот, сколько времени я у бабушки жила, постоянно она вставала в углу и – «Боже милостив» нарочно громко творила. А я никак молитвы это простой еще запомнить не могла, потом и другие все записывала на будущее – Николе, Богородице…

Осела в Свердловске в 1947 году. Устроилась на работу напротив штаба Уральского военного округа, сорочки мужские шила, а потом «обжила» должность секретаря-машинистки. Тут и с будущим мужем Николой познакомилась. «Три года мы с ним встречались, потом повенчались – он мастер по деревообработке был, нам обоим было к тому времени по 21 годку», - вспоминает она. А в 23 года дочь родила…

Бабушку похоронили в Перми, куда сестры часто ездили на могилку. Как то раз приехали, могилу потеряли, еле нашли. «А мама похоронена в по-селке Хромпик была, под Первоуральском. Когда в тех местах завод стали строить, кладбище снесли и все холмики сравняли с землей. Теперь кладбища там нету. И где за маму помолиться, на какой землице, не знаю»…

Старообрядческой церкви в советские годы в Свердловске не было. Вместе с Шурой ездили они – то в Шамары, то в Миасс, часто стали на Пристань ездить - здесь были большие общины староверов. По словам Евгении Яковлевны, на Пристань со временем вообще постоянно ездили. По старой, разбитой дороге - «Тяжко было, автобус едет в гору, нас водитель выгонит, чтобы влезть на холм пустым, а я «Живыи в помощи» читаю. И на самолете туда летали… Из Артей до Пристани дорога ране плохонькая была, лесовозы ходили, а по-другому и не добраться никак – вот и шли пешком, оглядываясь, чтобы грузовики не сбили».

В середине 80-х, когда стали местные староверы друг о друге узнавать, встречаться, решили создать общину и тотчас стали искать здание для церкви.

- Зоя Петровна Балыбердина с самого начала нас организовала. Сначала-то мы у полуразрушенной екатеринбургской Никольской часовни собирались, по ул.Тверитина, там и молебны молились. Там что-то вроде ризницы было, тут-то и проходили собрания староверов Екатеринбурга. Правда, на этом месте почти все разрушено было. Наверное, месяца три мы там молились. Начинал трудиться тут Мясников Илья Иванович – общину собирал, хотел даже дрова заказать на случай, если бы в этих руинах пришлось зимовать. Приезжал сюда и отец Иоанн Устинов, наш батюшка. Пришел к нам и Иван Петрович Кетов, он сразу всю организацию богослужения взял на себя, тут и Никифор Семенович с внуком появился впервые. Брат Зои Ефремовны Яков несколько раз бывал, наездами – он тогда где-то на Севере работал. Потом узнали про заводской музей, который расположился в старообрядческом храме на Визе, и поняли, что именно это место и должно на долгие годы стать нашим. Стли приходить сюда - на паперть этого музея. Долго молились около храма, даже забора вокруг не было. Нас сторожиха музейная выгоняла – мол, уходите отсюда, идите, молитесь в никонианскую церковь. Мы отвечали: «Никуда отсюда не пойдем, это наше место, историческое - здесь еще до революции наши братия молились»… Молились и мы. Порой было так холодно, что я руками странички не могла листать. Ставим свечки, а они задуваются. Но молились, как положено. Потом появился Константин Афанасьевич. Была тут и Фотинья Евсеевна. Всего в те дни человек 20 собиралось - с тех, с кого завязывался новый клубок староверия конца ХХ века…

- Евгения Яковлевна, - прерываю я рассказ собеседницы. – Надежды-то были в те дни, что удастся отмолить церковь?

- Были. Мы уверенно ходили на молебны - везде, где они совершались. Потом уже нынешнюю церковь стали отмаливать, а позже, когда вошли в нее, начали намаливать - дело это не простое, но важное и для нас, и для потомков. Всех и не вспомню, кто тогда ходил – я ж на клиросе читала, не видела, кто сзади стоит.

- А сейчас хочу в Шамары переезжать – там и жить, если Господь сподобит. Там мне проще будет, я хоть и на костылях, до храма-то как-нибудь все равно буду ходить, - сказала она и, поразмыслив, добавила. - Я за все Господу Богу благодарна буду, я ж грешница великая в жизни-то… Недавно вот отец Павел - я к нему перешла по немощи, на Пристань к отцу Иоанну очень тяжело ездить - соборовал меня, а я все думала: напрямую батюшко к Богу обращается: «Услыши ны Господи, услыши ны», - и Бог помогает тому, за кого молитва возносится.

 

А напоследок всем подарила по духовной книге. Мне достался старый канонник с заупокойными канонами и литая икона Богородицы… «Слава Богу, книг у меня сейчас много, и если нет сил и возможности ходить в храм, я могу любому празднику помолиться» - закончила она этот чуть странный, сбивчивый рассказ, безусловно, важный для понимания ее непростой судьбы…

- Мои дорогие, я благодарна, что вы посетили меня в этот день – приезжайте еще, буду ждать. И в храме всем поклон передавайте - я за всех молюсь…

Уходить не хотелось – мысль о том, увидимся ли еще, невольной птицей долбилась в клетку сознания. Но расставались душевно – Евгения Яковлевна вышла нас проводить и улыбалась свой неотразимой улыбкой. А из-под платка выглядывали прядки волос - и на восьмом десятке они сохранили свежесть, да такую, что почти и не побелели.
　
Евгении Яковлевны Бубенщиковой не стало 26 июня 2009 года... Она упокоилась на 82 году жизни.

Максим ГУСЕВ,

Фото автора

 

"Община", 2010, № 1