Главная » 2015 » Август » 2 » Ю.Маслова. От «черной смерти» до «Чистого понедельника» (из истории Рогожского кладбища)
18:28
Ю.Маслова. От «черной смерти» до «Чистого понедельника» (из истории Рогожского кладбища)

Шла русско-турецкая война 1768-1774 годов, ставшая продолжением борьбы России за выход к Черному морю. Армия Н.И. Панина в 1770 году должна была овладеть крепостью Бендеры, а П.А. Румянцеву отводилась роль прикрытия ее со стороны Молдавии. Выступление обеих армий задержала вспышка чумы. «Черная смерть», не раз появлявшаяся на границах Российского государства, редко достигала Москвы. В августе 1770-го чума из Молдавии добралась до Брянска, а в ноябре появилась в Москве. Современники писали, что мор распространялся как пламя, гонимое ветром. А.Ф. Шафонский, доктор военного госпиталя, где были обнаружены первые случаи заболевания, доложил Медицинской коллегии о надвигающейся опасности. Однако его обвинили в попытке посеять панику, а доказательства приближения эпидемии сочли плодом фантазии.

Пик заболевания в Москве пришелся на 1771-1772 годы, но 1771-й стал для нее роковым: тысячи обнищавших, потерявших родных и близких, отчаявшихся людей подняли чумной бунт, убив в стенах монастыря архиепископа Амвросия. Тот запретил собираться у Варварских ворот на поклонение Богоматери Боголюбской, боясь заражения в местах всеобщего скопления народа. Очагом распространения чумы стал Большой суконный двор, что за Москвой-рекой у Каменного моста. Князь Иван Михайлович Долгоруков вспоминал: «В Москве стала показываться чума – турецкий подарок. Сперва носился о том глухой гул в народе, но молве не верили. Приверженный к нашему дому лекарь, человек вообще добрый, по имени Граве, самым скромным образом известил отца моего, что на Суконном Дворе уже оказались знаки моровой язвы, и советовал до вскрытия рек выехать из города. Батюшка решился дать ему веру, и Марта 24 переехали мы всем домом в подмосковное наше село Волынское»1. Мастеровые с суконного двора разбегались по домам, разнося заразу. Москвичи искали убежища в подмосковных имениях, многие бежали в другие города. Жизнь в древней столице была парализована.

В это же время из Петербурга сыпались предписания и приказы – императрица Екатерина II и ее чиновники пытались, как могли, предупредить распространение заразы. В связи с эпидемией чумы появился именной указ императрицы от 25 марта 1771 года, данный графу Салтыкову. Указ «О прекращении появившейся в Москве заразительной болезни» гласил: «Граф Петр Семенович! Из письма вашего от 21 числа сего Марта усмотрели Мы с крайним сожалением, что появившаяся в Москве прилипчивая болезнь распространяться начинает, чего ради за нужно почли Мы предписать Вам следующее: 1. прикажите отвести в нарочитом от Москвы разстоянии несколько церквей и при них хоронить всех умерших, кто бы таков ни был, а внутри города не хоронить никого впредь до указа…»2. Власти поделили Москву на 20 районов, устроив в каждом больницы. Полиции со штатом лекарей вменялось в обязанность вести учет больных и умирающих, перевозить людей с подозрением на заболевание чумой в «карантинные» или «предохранительные» дома. Закрывались и опечатывались общественные бани как места передачи инфекции. Продажа алкоголя населению проводилась под присмотром полиции только через зарешеченные двери и окна3. Несмотря на принятые меры, в Москве ежедневно умирало по разным данным от 800 до 1000 человек, не хватало людей, чтобы убирать трупы – мертвецами были завалены дома и улицы города. Ряд правительственных указов предписал полиции хоронить умерших, используя для погребения арестантов-колодников. Отряженные, словно на каторгу, в дегтярных робах с дырами для глаз и рта, колодники разъезжали по улицам, входили в чумные дома, железными крюками волокли мертвых в телеги-фуры, свозили их на городские кладбища и зарывали в общих могилах.

Старообрядцы-москвичи не остались в стороне от общенародного горя – их также косила чума, и нужно было где-то хоронить тела умерших в моровое поветрие. До нас не дошли документы, сгорев в пожаре 1840 года, непреложно свидетельствующие о дате основания Рогожского кладбища. Поэтому составители рапорта, поданного в 1878 году в вышестоящие инстанции, опирались на неофициальные данные: «По частным же сведениям, Рогожское кладбище, переименованное впоследствии в Рогожский богаделенный дом, основано с высочайшего соизволения государыни императрицы Екатерины II-й, последовавшего в 25-й день марта 1771 года по случаю бывшей тогда в Москве моровой язвы, с отчуждением для означенного кладбища земли»4. Огромный некрополь занимал половину площади, принадлежавшей Рогожскому богаделенному дому. В 1920-х гг. здесь еще сохранялся памятник над общей могилой жертв чумной эпидемии.

Некоторые историки считают, что кладбище и часовни, расположенные между Владимирской и Коломенской дорогами, в трех верстах за Рогожской заставой, появились с разрешения графа Г.Г.Орлова5. Но не все так просто. Генерал-губернатором Москвы в 1771 году был граф Петр Семенович Салтыков (1698 - 26 декабря 1772). Государственный и военный деятель был назначен на губернаторство в 66 лет. В чрезвычайных условиях эпидемии Екатерина упомянутым выше указом прикомандировала к губернатору более молодого Петра Дмитриевича Еропкина (1724-1805): «…рассудили Мы за благо и за нужно при настоящих обстоятельствах сделать следующее распоряжение, а именно: определить под вашим главным надзиранием такого человека, который бы на сей случай имел попечение о здравии всего города, к чему избрали Мы Нашего Генерал-Поручика Еропкина, по известной Нам его усердности, повелевая Московскому Обер-Полицмейстеру, со всею его командою, делать ему всякое вспоможение…»6. Таким образом, Еропкин, по выражению журналиста П.А.Муханова «движимый единственно усердием к благу сограждан», с апреля 1771 года держал в своих руках все полицейское управление Москвы, в которой свирепствовала моровая язва. «Одряхлевший главнокомандующий, победитель Фридриха Великого» граф П.С.Салтыков совсем растерялся и уехал в свое подмосковное село Марфино7. Отъезд Салтыкова состоялся накануне чумного бунта, начавшегося 16 сентября. Единственным высокопоставленным представителем власти в охваченном эпидемией городе остался Еропкин. Он собрал отряд из солдат и полицейских в 130 человек, взял несколько пушек и после недолгих уговоров разойтись ударил картечью по бунтовщикам. На другой день П.С.Салтыков, уехавший без позволения императрицы, узнав о случившемся, вернулся в Москву, но разгневанная Екатерина отстранила его от дел.

В чумную Москву напросился ехать фаворит императрицы Григорий Григорьевич Орлов (1734-1783). Об этом узнаем из письма Екатерины II Вольтеру от 6 октября 1771 года: «В Москве оказались болезни, как то: лихорадки с пятнами, лихорадки злыя, горячки с пятнами и без пятен, которыя, не смотря на все принятыя предосторожности, умерщвляют премножество людей. Генерал Фелдцейгмейстер Граф Орлов, просил меня позволить ему туда отправиться, дабы рассмотреть на месте, какие можно пристойнейшие меры взять к прекращению сего зла. Я согласилась на оное, сколько доброе, столь и ревностное с его стороны дело, и надо сказать, что не без ощущения чувствительного страдания в рассуждении той опасности, которой он подвергается»8. Орлов прибыл в Москву 26 сентября в сопровождении группы гвардейских офицеров и нескольких искусных врачей. Здесь он организовал две комиссии – противочумную и следственную: первая должна была принимать меры, необходимые для прекращения распространения заразы, вторая должна была выявить лиц, организовавших беспорядки, и установить виновных в убийстве архиепископа Амвросия.

В 1771-1772 годах последовал ряд правительственных указов, которые устанавливали за полицией контроль над выполнением населением карантинных мер возле Москвы. Г.Г.Орлов выехал из древней столицы 16 ноября, но теперь он не торопился, а ехал медленно, педантично выполняя все карантинные требования. В Торжке ему следовало провести шестинедельный карантин, но Екатерине не терпелось увидеть своего фаворита. Письмом, прибывшим в Торжок 3 декабря, она освободила Орлова и его свиту от карантина, повелев как можно скорее прибыть в Петербург. Любимец Екатерины, «победитель чумы», был встречен как триумфатор и щедро награжден императрицей. Думается, что за то время, которое Орлов находился в Москве, он успел все-таки меньше, чем Еропкин, успешно боровшийся и до него с эпидемией. Кстати, к обязанностям, выполняемым полицией в январе 1773 года, было добавлено, чтобы она сообщала в Комиссию по борьбе с чумой информацию о длительности пребывания в Москве людей, отъезжающих в Санкт-Петербург. В течение 1774 года случаев заболеваний не установлено, и в 1775 году Комиссия была расформирована9.

В начале марта 1790 года Екатерина II назначает главнокомандующим Москвы князя А.А. Прозоровского. Важным вкладом в благоустройство столицы Прозоровского считают созданную им в 1791 году Комиссию сочинения городу Москве плана, позднее переименованную в Комиссию о снятии плана города Москвы, участие в которой принимал архитектор М.Ф. Казаков. В связи с этим интересна история возведения Покровского собора на территории Рогожского кладбища. Проект летней церкви во имя Покрова Пресвятой Богородицы первоначально был заказан М.Ф. Казакову «через посредство именитого гражданина Никиты Павлова». Из-за смерти последнего план Казакова потерялся, внук Павлова его не нашел, а сам архитектор «чернаго у себя не оставил»10. Поэтому старообрядцы заменили его планом, снятым с церкви Рождества в Бутырках. Перенос плана церкви в Бутырской слободе на Рогожское кладбище символичен. Пятиглавая каменная церковь Рождества Пресвятой Богородицы с приделами преподобного Сергия Радонежского и святителя Николы была построена в 1682 году на средства стрелецкого полка. В 1680-е годы богатые вклады в стрелецкую церковь делали молодые государи Иоанн и Петр Алексеевичи. Она, по сути, стала памятником политического авторитета стрелецкого войска. К тому же 1680-е годы – время надежд не только стрельцов, но и части русского народа на возврат «древлего благочестия».

В 1791 году, по словам Прозоровского, староверы заложили церковь «велику и с выпусками для алтаря и намерены поставить пять глав». Однако, обеспокоенные размахом строительства «раскольничьего» храма, светские и церковные власти заставили внести существенные изменения в проект постройки11. Прозоровский велел «выпуски для алтаря отломать, величины убавить и сделать план с одной главой и крестом». Так появился храм с одной, вместо пяти, глав и без алтарной части. Удалось отстоять только размеры храма, завершенного в 1793 году. А годом раньше этого, проведя расследование вопроса законности строительства, князь А.А. Прозоровский дает отчет Екатерине. В доношении императрице он ссылается на устное свидетельство П.Д. Еропкина: «а он сказал, что и многие просили о том же священники сел, близ Москвы лежащих, что раскольники умерших язвой привозили к церквам и там их оставляли, для чего-де и определено было к главным или управляющим раскольниками разных сект над сим смотрение и даны им были доктора. И хотя де время прошло давнее, но помнится ему, что князь Григорий Григорьевич Орлов позволил ему сделать часовни, где б они могли отпевать умерших; и он сказал, что я о сем могу и вашему императорскому величеству донести»12.

Как помним, Орлов появился в Москве, 26 сентября 1771 года. Если за дату основания Рогожского кладбища принять 25 марта, не раз указанное самими староверами13, то разрешение на создание часовен они вряд ли могли получить от Орлова. Возможно, старообрядцы получили разрешение от П.С.Салтыкова. Но тот фактически умер в опале, упоминать его имя при Екатерине, видимо, не хотел ни Еропкин, ни Прозоровский, поэтому могли указать на фаворита императрицы. Однако более верным кажется предположение, что «одряхлевший главнокомандующий» Салтыков настолько плохо контролировал ситуацию в городе, что Еропкин взял на себя ответственность и разрешил староверам «сделать часовни». Как бы там ни было, со временем Рогожское кладбище стало общероссийским центром старообрядчества.

Путеводитель по Москве14 почти столетней давности приглашал из старообрядческих храмов отправиться на самое кладбище. Пройдя через крытый проход, соединявший дом архиепископа и храм святителя Николы, путешественник через калитку попадал на главную дорожку кладбища. Имена на могильных памятниках открывали социальную основу старообрядчества. Тут лежат все представители крупной буржуазии: Шелапутины, Рахмановы, Пуговкины, Бутиковы, Кузнецовы, Рябушинские, линия Тимофея Саввича Морозова, Капырины, Рязановы, Ленивовы и многие другие. Традиционным был семейный принцип погребения. Свернув от могил Рахмановых налево, можно было выйти к небольшому продолговатому холму, на котором стоял старый, обросший мхом и плесенью обелиск, а около него – две-три старые могильные плиты. На обелиске, украшенном Адамовой главой, на восточной стороне, читалась надпись о том, что это место было отведено для погребения умерших от чумы старообрядцев: «Место сие отведено для погребения усопших староверов в лето от сотворения мира 7279 (1771), вместо таковых до сего времени бывших двух кладбищ: единого у Донского монастыря, а другого – за Тверскими воротами»15. На западной стороне были написаны строки из Книги Премудрости Соломона на славянском языке. В переводе на русский они звучат так: «А души праведных в руке Божией, и мучение не коснется их. В глазах неразумных они казались умершими, и исход их считался погибелью, и отшествие от нас уничтожением, но они пребывают в мире. Ибо, хотя они в глазах людей и наказываются, но надежда их полна бессмертия. И немного наказанные, они будут много облагодетельствованы, потому что Бог испытал их и нашел достойными Его. Он испытал их, как золото в горниле, и принял их, как жертву всесовершенную» (Прем. 3: 1-6). На двух других сторонах обелиска, размещалось описание в поэтической форме ужасов чумы. Существовала и могила «первого чумного в Москве»16 – Матвея Васильевича Сумнина, умершего 11 сентября 1771 года. По-видимому, историк московского некрополя великий князь Николай Михайлович имел в виду, что могила Сумнина была самой ранней отдельной чумной могилой, известной на то время. В 1887 году на пожертвования К.Т. Солдатенкова была «возобновлена» общая могила 1771 года17. В 1930-е годы, Рогожское, как и другие московские кладбища, было разорено. Массивные каменные надгробия по распоряжению властей вывозились для дальнейшего использования в отделке станций метро, набережных, в других хозяйственных целях. Так погибли целые семейные захоронения с надгробными памятниками знаменитых старообрядческих династий: Солдатенковых, Кузнецовых, Рябушинских, Бутиковых и других18.

На Рогожском кладбище хоронили старообрядцев (в основном поповского согласия) со всей Москвы. По закону от 10 мая 1827 г. старообрядческим священникам воспрещалось переезжать из одного уезда в другой, тем более из губернии в губернию для совершения духовных треб, «в случае же переездов поступать с ними как с бродягами». 8 ноября того же года последовало новое высочайшее определение: новых попов на Рогожское кладбище «отнюдь не принимать». Это распоряжение было потом применено ко всем старообрядческим обществам по всей России19. Староверам запрещалось всякое «оказательство раскола», к которому причислялось богослужение с пением, крестным ходом, колокольным звоном и т.п., считавшимися соблазнительными для прихожан господствующей церкви. Так было вплоть до выхода указа о веротерпимости 17 апреля 1905 года, который позволил свободное отправление старообрядческого богослужения. Несмотря на все запреты, погребения на Рогожском кладбище зачастую проходили торжественно, и не только в присутствии священства, рискующего свободой, но совершались все необходимые в чине погребения обряды.

В рассказе Ивана Бунина «Чистый понедельник» героиня признается, что ходила на Рогожское кладбище: «Допетровская Русь! Хоронили архиепископа. И вот представьте себе: гроб – дубовая колода, как в древности, золотая парча будто кованая, лик усопшего закрыт белым "воздухом", шитым крупной черной вязью – красота и ужас. А у гроба диаконы с рипидами и трикириями... ‹…› Так вот: диаконы – да какие! Пересвет и Ослябя! И на двух клиросах два хора, тоже все Пересветы: высокие, могучие, в длинных черных кафтанах, поют, перекликаясь, –то один хор, то другой, – и все в унисон и не по нотам, а по "крюкам". А могила была внутри выложена блестящими еловыми ветвями, а на дворе мороз, солнце, слепит снег». Описание отпевания сделано явно очевидцем событий. Литературовед Л.Долгополов20 указывает на одну особенность, которая бросается в глаза при знакомстве с бунинским шедевром – практически полное отсутствие вымышленных имен: это либо модные русские писатели начала века (А. Белый, Леонид Андреев, Брюсов); либо подлинные деятели Художественного театра (Станиславский, Москвин, Качалов, Сулержицкий); либо русские писатели прошлого столетия (Грибоедов, Эртель, Чехов, Л. Толстой). Закономерно возникает вопрос: о похоронах какого старообрядческого архиепископа на Рогожском кладбище говорит писатель? По расчетам Долгополова, Бунин называет временем действия своего рассказа 1913 год. Известно, что «Чистый понедельник» написан в 1944, т.е. тридцать лет спустя, что надо иметь в виду.

Ближайшими по времени могли быть похороны нескольких старообрядческих архиереев: Антония (Андрей Илларионович Шутов), Конона (Козьма Трофимович Дураков) и Иоанна (Иустин Авксентьевич Картушин), умерших, соответственно, в 1881, 1884 и 1915 году. Архиепископ Антоний был первым из старообрядческих архиереев, погребенных на Рогожском кладбище. Учитывая законодательные запреты, о которых упоминалось выше, погребение прошло довольно скромно. Купец-старовер Иван Иванович Шибаев писал: «Ни на дворе и тем более на улице не было никакого пения, и ни одного человека не было в каком-либо одеянии, и тем более священническом… Даже на могиле ни один священник не облачался в ризы, что крайне грустно и тяжело для старообрядцев, так как это действие законом дозволено всем иноверцам в России»21. Явно Бунин описал не его похороны. Возможно, писатель стал свидетелем погребения архиепископа Иоанна (Картушина), состоявшихся в 1915 году. Это были последние похороны на Рогожском кладбище, которые мог застать Бунин. Через три года, в 1918 году, он уедет в Одессу, а затем эмигрирует во Францию.

Но, скорее всего, Иван Бунин видел погребение одного из самых почитаемых в старообрядчестве епископов – Конона Новозыбковского – «суздальского страдальца», отсидевшего 22 года в тюрьме Суздальского монастыря за принадлежность к староверию. В 1881 году, по докладу министра внутренних дел графа Игнатьева, император распорядился выпустить Конона из-под стражи, с обязательством безвыездно жить во Владимире. Епископ, которому было 82 года, так ослаб, что не мог идти сам, поэтому его вынесли из тюрьмы на руках. Скончался он 21 января 1884 года, а 23 января старообрядцы И.И. Шибаев и А.И. Морозов доставили курьерским поездом из Владимира в Москву тело скончавшегося епископа Новозыбковского. Со станции гроб несли на руках многие из именитых московских граждан. Отпевание проходило в Рождественской часовне семью старообрядческими священниками. 29 февраля 1884 года панихиду в 40-й день по преставлении епископа Конона при большом стечении народа совершали одиннадцать священников и три диакона22.

Чистый понедельник – первый день Великого поста, следовательно, действие происходит в конце зимы или ранней весной. Бунинская героиня так и говорит: «…а на дворе мороз, солнце, слепит снег». Добавим, что епископы Антоний (Шутов) и Иоанн (Картушин) скончались соответственно 6 ноября и 24 апреля – в дни, далекие от начала Великого поста. Поэтому с большой долей вероятности можно утверждать, что в рассказе «Чистый понедельник» запечатлен момент похорон старообрядческого епископа Конона. Мы можем назвать и имя одного из тех дьяконов, которых бунинская героиня образно назвала «Пересвет и Ослябя» – это диакон Елисей Григорьевич Григорьев (1853 – 1942). Он был крестьянином деревни Авсюнино Дороховской волости Богородского уезда Московской губернии. Рукоположен в диакона архиепископом Антонием 1 июня 1879 года к храму Рождества Христова на 3-й Тверской-Ямской, затем в 1880 году переведен на Громовское кладбище. В августе 1882 года диакон возвращен по болезни в Москву, а 4 декабря 1883-го он определен в притч Рогожского кладбища.23. Его-то и мог видеть знаменитый писатель. Закончим рассказ о Рогожском кладбище стихотворением Ивана Бунина, столь созвучного нашей истории:

Могильная плита, железная доска,

В густой траве врастающая в землю,-

И мне печаль могил понятна и близка,

И я родным преданьям внемлю.

И я «люблю людей, которых больше нет»,

Любовью всепрощающей, сыновней.

Последний их побег, я не забыл их след

Под старой, обветшалою часовней.

Я молодым себя, в своем простом быту,

На бедном их погосте вспоминаю.

Последний их побег, под эту же плиту

Приду я лечь - и тихо лягу - с краю.

 

1 Долгоруков И.М. Сочинения. СПб., 1849. Т.2. С.495.

2 Полное собрание законов Российской империи. Том XIX. 1770-1774. СПб., 1830. С. 244.

3 Исхаков Э.Р. Законодательные основы деятельности полиции за соблюдением надлежащих санитарно-гигиенических условий в период правления Екатерины II//Вестник Пермского университета. 2013. Вып. 1(19). С. 48.

4 Цит. по: Юхименко Е.М. Старообрядческий центр за Рогожской заставою. М., 2005. С.13.

5 Версию высказал В.Е. Макаров, один из первых историков Рогожского кладбища, этой же версии придерживается Е.М. Юхименко (см. указ. соч. С. 11).

6 Полное собрание законов… С.245.

7 Москва в 1771 г. [Саблуков А.А. Переписка] / Сообщ. П.А. Муханов // Русский архив, 1866. Вып. 3. С.330.

8 Переписка Российской императрицы Екатерины вторыя с г. Вольтером. Часть II. СПб., 1802. С.36.

9 Исхаков Э.Р. Законодательные основы… С.50.

10 Макаров В.Е. Очерк истории Рогожского кладбища в Москве// Старообрядческая мысль. 1911. №2. С.101-102.

11 Макаров В.Е. Очерк истории … С.101.

12 Цит. по: Макаров В.Е. Очерк истории … С. 102-103.

13 См.: Юхименко Е.М. Старообрядческий центр… С.13-14.

14 По Москве. Прогулки по Москве и ее художественным и просветительным учреждениям. М., 1917.

15 Журнал «Церковь». 1913. С. 677-678.

16 Московский некрополь. СПб., 1908. Т.3. С.174.

17 Юхименко Е.М. Старообрядческий центр… С.108.

18 Козлов В.Ф. Москва старообрядческая: История. Культура. Святыни. М., 2011. С.79.

19 Мельников Ф.Е. Краткая история древлеправославной (старообрядческой) церкви. Барнаул, 1999. С.168.

20 Долгополов Л. Рассказ «Чистый понедельник» в системе творчества И. Бунина эмигрантского периода / Л. Долгополов. На рубеже веков. М., 1977. С. 319-344.

21 Цит. по: Урушев Д.А. Охота на архиерея/НГ-Религии. 5 марта 2013.

22 Братское слово. 1884. Т.1. С.161; С.371.

Категория: Новости Самстара | Просмотров: 2654 | Добавил: samstar2
Всего комментариев: 4
1 glrem  
0
Чумные погосты европейских городов
http://www.mosritual.ru/glavnoe-menju/press-sluzba/pressa-o-nas/chumnye-pogosty-evropejskih-gorodov


2 Алексей_Рябцевъ  
0
По-моему, автор, публикующий новый текст по какой-то тематике, обязан знать современное состояние дел, а не тиражировать устаревшие сведения (и легенды) столетней давности. Понятно, что все научные доклады на конференциях по старообрядчеству отследить невозможно. Но с официальным органом РПСЦ (альманахом "Церковь") можно было ознакомиться?
Чертежи Покровского собора  были найдены в архивах в 2001 году. Они подписаны не Казаковым, а архитектором Иваном Марченковым. Этим, конечно, нельзя гарантированно исключить авторство Казакова, но обоснованные сомнения появляются.
Теперь, после обнаружения чертежей, стало совершенно ясно, что вся история о "пяти главах" и "отломанных алтарях" - выдумка Прозоровского, сочиненная для самооправдания перед императрицей. Собор, каким был задуман, таким и построен.

Теперь о рассказе Бунина. Бунин не мог присутствовать на похоронах епископа Конона, поскольку был тогда четырнадцатилетним гимназистом и жил в г. Ельце. Тем более, он не мог присутствовать тремя годами ранее на похоронах архиепископа Антония.
Ю. Маслова упустила похороны архиепископа Саватия в 1898 году. Но на них Бунин также не мог присутствовать, поскольку жил в сентябре 1898 г. в Одессе и готовился к вступлению в брак с А.Цакни (23.09).
Остаются похороны архиепископа Иоанна в 1915 г.. Но, скорее всего, Бунин на них тоже не присутствовал, а слышал чей-то рассказ. Гроб архиепископа Иоанна не "дубовая колода", а дощатый без обивки (я его лично видел). Похоронен Иоанн не "в могиле", а в общем архиерейском склепе (как и Саватий). Так что, описание и время "похорон архиепископа" - художественный вымысел Бунина.

Привлекать "расчеты Долгополова" для определения времени действия рассказа нет никакой необходимости. В этом рассказе Бунина годы точно указаны - 1913 и 1914 (в самом тексте!). Чистый понедельник в 1913 году был 25 февраля (ст. ст.).

3 maslova  
0
Не буду спорить с человеком, который считает себя "профи" в хронологии. Скажу лишь, что точные даты в рассказе Бунина могут называться для создания из художественного же вымысла "исторически достоверного" рассказа. Есть такой литературный   прием. Да, Бунин мог и не видеть своими собственными глазами похороны Конона. Однако он еще 21-летним юношей стал общаться с Л.Н. Толстым, которого староверие очень интересовало. Как Вы считаете, мог Бунин описать похороны, которые "видел" глазами Толстого? Но я ничего жестко не утверждаю в статье. Это лишь желание пробудить интерес к теме "русская литература и старообрядчество". Могу себе позволить такое удовольствие? Или только хронологически выверенные данные художественно текста важны и нужны?

4 glrem  
0
Что Бунин лжец, - это понятно... А, вот Маслова, зря его литературными ужимками обеляет. Многие теперь, в достоверности ваших исторических "исследований" начнут сомневаться.

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]