На современных книжных обложках всюду мелькает словечко «тайна». Примитивный маркетинговый ход. Вот и книга К.А.Писаренко называется «Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона» (М., «Вече», 2012). «Народонаселение всей империи – /люди, птицы, сороконожки /ощетинив щетину, выперев перья /с отчаянным любопытством висят на окошке» – писал Владимир Маяковский. Что ж! Попытаемся вслед за автором, специалистом по дворцовым переворотам, проникнуть в «тайну раскола».
Книга открывается прологом «Черкасский». С первых строк мы узнаем о казни боярина Михаила Шеина. «Почему историю раскола важно начать с казни Шеина?» – спрашивает автор. И отвечает: «Потому, что, как это ни странно, именно она была первым шагом к нему». И вот мы лезем «по скользящим скалам слов» конспиролога. Оказывается, что московским государством управлял не царь, а «другой человек» – князь Иван Борисович Черкасский, племянник патриарха Филарета. Зачем Черкасский казнил Шеина? Чтобы осудить патриарха Филарета за поражение под Смоленском (стр.4-5). Смерть Шеина, оказывается, лишь «политический намек» за просчеты. Ничего себе «намек»!
Дальше – больше. Историк на полном серьезе рассуждает о событиях царствования Михаила Федоровича, не стесняясь надуманных гипотез и натяжек. Вот, например, он пишет о конфликте Филарета Никитича и бывшей супруги, Марфы Ивановны: скоропостижная смерть княжны Марии Долгоруковой в январе 1625 г. «поневоле рождает, увы, бездоказательное, предположение о том, что патриарх в долгу не остался» (стр. 7). Это о том, что невеста Михаила Федоровича была сосватана Марфой Ивановной и потому умерла. Затем между бывшими супругами якобы установился мир – «об условиях компромисса можно догадаться» (стр.8). Об «азовском сидении»: «Увы, документов, прямо уличающих Москву в организации рискованной акции, нет. Однако логика событий и ряд косвенных данных уверенно свидетельствуют в пользу того, что взятие донцами Азова летом 1637 г. спланировано в Кремле, и спланировано князем Черкасским» (стр.14-15). Догадками и натяжками Писаренко будет грешить практически на протяжении всей книги. «Но ученому ли думать о пустяковом изъяне?» – скажем вслед за пролетарским поэтом.
Как вы полагаете, дорогой читатель, откуда произошла идеология благочестия (конечно, по версии автора книги)? Из «сумбурного смешения "измены" с "подозрением"», которое очень быстро взрастит «новую идеологию, идеологию "благочестия"» (стр.10). Это поэтесса Анна Ахматова могла себе позволить признание: «Когда б вы знали, из какого сора /Растут стихи, не ведая стыда…» Может ли такое написать историк? Обратите, кстати, внимание на постоянное заключение автором в кавычки ключевых для староверов слов (благочестие, ревнители и т.п.).
Не буду вас томить, открою секрет пресловутой «тайны» Писаренко. Автор сетует о том, что пережившее Смуту русское общество не способно «решить даже простую проблему возвращения Смоленска» (стр.10). Отсюда «измена» военачальника Шеина и «подозрение» патриарха Филарета в военных поражениях. Главное в московском государстве – это вопросы внешней политики. Народ прозрел: «смоленский позор обусловлен нравственной деградацией русского человека». Итак, задача церкви во главе с Никоном – содействовать возврату Смоленска! Писатель делит приближенных ко двору на два лагеря: сторонников и противников войны с Польшей, и пользуется современными политическими терминами – «ястребы» и «голуби». Так и ждешь от автора вопроса: «А ты записался добровольцем?»
Обращаясь к личности Бориса Ивановича Морозова, К.А. Писаренко утверждает, опять ничем не подкрепляя своих мнений, что после смерти Черкасского, «Морозов жаждал продолжить, довести до логического конца дело Ивана Борисовича» (стр.23), т.е. взять Смоленск. Как говорится, «Товарищи! На баррикады! – баррикады сердец и душ». Выбор Стефана Ванифатьева в качестве царского духовника приписывается тоже Морозову, якобы, по рекомендации протопопа Благовещенского собора Никиты Васильева. Дабы отвлечь молодого царя от политики, ему и придумали два развлечения – религию с кружком боголюбцев и охоту.
И тут на политической сцене появляется главный герой книги – Никон. Свою карьеру он начал с Кожеозерского монастыря, а его игуменом стал благодаря Александру Булатникову, келарю Троице-Сергиева монастыря. Писаренко признается, что точных сведений о причастности Булатникова к избранию Никона игуменом нет (кто б сомневался).Надо сказать, книжный образ Никона весьма позитивный. Автор рисует портрет человека не просто способного к политике (в то время как должен заниматься церковью), а гибкого политика. Управляя Новгородской епархией, он, внедрением благочестивых порядков, спровоцировал бунт, однако «новгородское восстание завершило процесс политической переориентации Никона, начатый беседами патриарха Паисия» (стр.111).
Оказывается, Никон «претендовал на посох патриарха не тиранства ради, а чтобы освобождать Смоленск…» (стр.127), а Алексей Михайлович «зарезервировал за ним патриаршее место как раз для того, чтобы тот де-факто превратился в государя – военного лидера страны на период войны с Польшей» (стр.136). Это что касается «взлета». В 1657 г. поездив по провинции, Никон «возвратился крайне удрученным и подавленным». Причина депрессии? Никон выиграл «плебисцит» «невзирая на энергичное сопротивление радикалов-"боголюбцев"» (стр.207). Народ «в большинстве своем формулу – обряды за землю – приняли», так что дальнейшие военные успехи царя и патриарха стали не так важны.
Легко дается сочинителю и вопрос падения патриарха. Неронов и Никон так и не разглядели в Алексее Михайловиче внутреннего стержня. А ведь царя «в первую очередь волновали не царские прерогативы, не личная слава, а интересы дела. Во имя высокой цели он послушно исполнял рекомендации старших по возрасту, опытных и лучше знающих единомышленников» (стр.211-212). Писаренко говорит о резкой перемене царя. «Значит, накануне случился некий форс-мажор <…> Этим форс-мажором и был разговор двух "великих государей" о русско-шведских отношениях <…> Определенно, возмущенный патриарх учинил выволочку венценосному "сопляку", затеявшему без совета с наставником пересмотр внешнеполитической линии России» (стр.229). Дальше Писаренко отвечает за царя, что тот сказал Никону в приватной беседе. Редкая проницательность!
Весьма интересно, как появился при царском дворе Иван Неронов. «Морозов хотел объединить группу Ванифатьева с чем-то аморфным, рыхлым, не способным поглотить или подмять ее под себя». Стефан, Никон и Ртищев поддержали кандидатуру Ивана Неронова, «подвижника-страдальца, пламенного трибуна, прозябавшего долгие годы в провинциальном Нижнем Новгороде» (стр. 66). Получилось по-Маяковски: «Ведь, если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?» Оказывается, личные качества тут ни при чем, можно быть «аморфным» и «рыхлым», главное, чье протеже избранник, в данном случае – царского дядьки.
Политизированный автор не может обойтись без партийной терминологии. В 1648 г. «с благословения Морозова успел выйти в свет фактически программный документ первой настоящей политической партии России – "Книга о вере единой, истинной, православной"» (стр.68). Ну, если церковные реформы – лишь средство для присоединения земель, то почему бы Книге о вере не быть «программным документом» слитых воедино двух религиозных кружков? Книгу о вере Писаренко называет и «катехизисом русского православия», и «платформой новой организации». Или вот: «Новая политическая структура – "Ревнители благочестия", предводитель которых протопоп Стефан Вонифатьев…» (стр.76). Кстати, Писаренко считает, что в отличие от кружков Дионисия и Неронова кружок Ванифатьева создавался искусственно (стр. 31). «Неронов и Вонифатьев – большевики XVII века» (стр.81). Депутатская лексика…
Главным вождем боголюбцев Писаренко считает Ивана Неронова. Протопоп Аввакум для него фигура второстепенная: «Кто такой Аввакум? Неприкаянный поп Рождественской церкви села Лопатино» (стр.160). Вместо Лопатищ появилось Лопатино, как в чеховском рассказе «Лошадиная фамилия» – Овсов...
После ареста отца Иоанна, «любимчиком Неронова власти не заинтересовались», поэтому протопоп Аввакум попробовал возглавить казанский приход. «Но подобная наглость возмутила весь казанский клир. Священники отвергли притязания выскочки…» (стр.161). Дальше автор столь же развязно продолжает говорить о старообрядческом святом: «Кстати, бузил с горя он с самого утра». Затем служил в сушильне. Его ожидала расправа, но «не за приверженность Неронову, не за стойкость в истинной вере, а за… хулиганство. Ведь Аввакум пусть в гневе, назло заносчивым товарищам, но осквернил православное богослужение» (стр.162). Ни больше, ни меньше! О грамоте в защиту Неронова Аввакум сказал: «Писал ее Данилко Костромской, да я!» Писаренко комментирует: «молодой священник откровенно врал, беря чужую вину на себя» (стр.162). Закончилось все тем, что Аввакум вернулся из Сибири в Москву, «чтобы возглавить движение, неминуемо обреченное на поражение» (стр.163).
Совершенно дико звучит и версия расправы с епископом Павлом Коломенским: «Епископ Павел пострадал не за критику нововведений патриарха, а за разжигание в стране гражданской войны в преддверии войны с врагом внешним» (стр.170).
Смелые гипотезы К.А.Писаренко иначе, чем «сногсшибательными», не назовешь. Оказывается, Аввакум датировал Никоновы нововведения 1653 годом по ошибке: «реально же перемену в обрядах патриарх обнародовал на соборе весной 1654 г.» (стр.146). И дальше: «Ужасная "Памятка", задевшая за живое сторонников древневизантийских обрядовых форм, была отвлекающим маневром. Она переключала внимание фанатичных противников войны с Польшей на тему, еще более им дорогую» (стр.149-150). В общем, «Если песнь не громит вокзала, то к чему переменный ток?»
А знаете, почему начался медный бунт? Оказывается, некоему противнику требовалось убрать со сцены Федора Ртищева. И знаете, кто был идейным вдохновителем бунта? Ни за что не догадаетесь! Иван Неронов! Алексей Михайлович «пришел к аналогичному мнению» с автором книги, «на что и намекает полоса мытарств инока Неронова» (стр. 266). Это ничего, что спустя два года после бунта, этому тоже нашлось объяснение – решалась судьба Левобережной Украины.
Писаренко допускает ряд фактических ошибок, непростительных для историка. Например, в истории собора 1654 г. путает число участников и вопросы, стоявшие перед соборянами (стр. 171). Автор умудрился рассказать об этом соборе без книжной справы. О ней поведано потом и весьма оригинально: будто «конспиративная активность Неронова» породила «неряшливую книжную справу» Никона (стр.175). Для закупки книг в Новгород были отправлены старцы Зосима и Арсений Грек, которые «отобрали свыше ста инкунабул рукописных и печатных» (стр.175). Многие споткнутся на слове «инкунабулы», ибо это книги раннего периода книгопечатания (никак не рукописные!), причем датируются они сороковыми годами XV века до 1 января 1501 г. Сомневаюсь, что старцы не запаслись книгами XVI и даже XVII века.
Автор жалеет Арсения Грека, возглавившего «коллектив московских печатников»: «разве по силам одному человеку, к тому же иностранцу, за столь краткий срок свершить что-либо подобное, особенно если ему не все ясно в том, что предстоит сделать?» (стр.177). Прямо как в детской песенке «Я леплю из пластилина»: «Если клоун выйдет плохо, назову его Дурак». А ведь ранее Писаренко нахваливал Арсения, ставшего переводчиком между патриархом Паисием и вождем казаков: «знание помимо греческого и других "диалектов" (латинского и, возможно, турецкого), чему способствовали десять лет учебы в Венеции, Риме и Падуе, жизнь в Стамбуле…» (стр.92). Где ж «дурак»?..
Вот откровенная манипуляция сознанием читателя – о выборе из двух зол, стоявшем перед русским человеком: «русско-украинское слияние за счет ослабления православных традиций или незыблемость древнерусского благочестия в ущерб территориальному расширению родной страны» (стр.173). И далее: «Обязательство не трогать самобытность «черкасс» (казаков-украинцев – Ю.М.) вынуждало Москву <…> принести в жертву свои обычаи и каноны. <…> это была цена за освобождение Смоленска, воскрешавшее веру русской нации в себя» (стр.179). Звучит, вроде, патриотично, но читателю предлагают чудовищную подмену – ради якобы национальных интересов русские люди должны поступиться спасением души. Помните, как у Есенина? «Если крикнет рать святая: /"Кинь ты Русь, живи в раю!"/Я скажу: "Не надо рая,/ Дайте родину мою"».
Можно привести еще не один пример политиканских и дилетантских тезисов К.А.Писаренко, но стоит ли? Он пишет о трех методах, которыми «умерщвляли себя рядовые старообрядцы» – самосожжение, голодовка или самоутопление. Вот я и думаю, что сделать с его книгой? Спрятать с глаз подальше, спустить в канализацию или сжечь?
Юлия Маслова |
