Вал псевдоисторической и не научно-популярной литературы, который пеплом сыплется нам на голову, приводит к грустному выводу: время добротных научных монографий прошло. Однако есть и приятные исключения. К ним мы относим книгу, вышедшую, правда, пять лет назад, но, тем не менее, достойную внимания разборчивого читателя. Это книга Д.И.Антонова «Смута в культуре средневековой Руси: Эволюция древнерусских мифологем в книжности начала XVII века» (М., РГГУ, 2009). Название автор трактует двояко: Смута как период династического и общественного кризиса конца XVI – начала XVII века, либо это книга о том, как «смута» пришла в саму культуру средневековой Руси.
Радикальные перемены XVII столетия, по мнению Антонова, произошли не на пустом месте – кризис власти пошатнул основы мировоззрения средневекового человека. Изучение письменных памятников того времени позволяет выявить изменения, которые привели, по словам А.М.Панченко, к «целенаправленной, глобальной замене веры культурой, обряда зрелищем, церковной службы поэзией».
Д.И.Антонов анализирует «Историю» А.Палицына, «Временник» И.Тимофеева, «Словеса» И.Хворостинина и другие сочинения, среди которых Жития протопопа Аввакума и инока Епифания. Монография состоит из введения и пяти глав с говорящими названиями: «Гордыня и власть: избрание Бориса Годунова и начало Смуты», «"Сын тьмы": Лжедмитрий I и эсхатологические ожидания эпохи», «Низложенный царь: Василий Шуйский и завершение Смуты», «Природа власти и "домостроительство"», «Клятва на Кресте». Заканчивается книга заключением и тремя Экскурсами. Хочу особо подчеркнуть, что треть объема монографии занимает научный аппарат, т.е. примечания и комментарии, источники и литература.
Предлагаю вдумчивому читателю самостоятельно насладиться названной книгой, поэтому вы не найдете здесь подробного анализа достоинств и недостатков, неизбежных в любом труде. Обращу ваше внимание только на одно: на Экскурс II «"Безόбразные образы": эволюция представлений об ангелах и демонах в русской культуре XVII в.». Антонов справедливо замечает, что ключевым моментом эволюции культурного пространства средневековой Руси стало принципиальное изменение отношения к слову (знаку), произошедшее вскоре после Раскола: «древнерусский синкретизм символа и обозначаемого им феномена, иконическое отношение к слову и изображению к концу века все больше заменялись конвенциональным (условным)».
По словам автора, проиграв староверам в попытках доказать старину вводимых норм, православные богословы утверждали принцип не тождественности формы и содержания. Более того, сомнению подверглось само отношение к старославянскому языку как к «иконе православия». Одним из важных мировоззренческих аспектов были представления средневекового человека о природе светлых и темных духов.
С точки зрения природы чудес анализируются Жития протопопа Аввакума и инока Епифания. Антонов подчеркивает, что ключевую роль в изгнании бесов Аввакумом играет смирение экзорциста. Так, тщетно пытаясь изгнать беса из Кириллушки, Аввакум падает на лавку и рыдает «на мног час», а, описав изгнание духа, протопоп приступает к самообличению: «Слабоумием объят и лицемерием, и лжею покрыт есмь, братоненавидением и самолюбием одеян, во осуждении всех человек погибаю, и мняся нечто быти, а кал и гной есмь, окаянной, – прямое говно!» Без этого самобичевания, считает историк, житийное повествование станет ярким проявлением гордыни.
Принцип смирения оказывается ключевым в описании всех чудес Аввакума. Утратив смирение, протопоп теряет всякую власть над бесом. Это, подчеркивает Антонов, полностью соответствует каноническим средневековым представлениям. По замечанию В.Виноградова, в изображении «людей Божиих» в Житии чаще всего используются глаголы плакати, плакатися, а из «врагов Божиих» плачет только Пашков, да и то перед тем, как произнести покаянную речь Иуды.
Вообще, ключевые идеи Жития, относящиеся к Небесному миру и миру бесов, считает Дмитрий Антонов, традиционны для древнерусской книжности: бесы призрачны и бессильны, попущение беса – Божий промысел, никакой самостоятельности дьявола тут нет. Отношения человека с Богом определяются смирением, спасающим от погибельной гордыни, смиренномудрой готовностью принять любое испытание с благодарностью, как благо.
Как тут не вспомнить презентацию книги О.И. Валентиновой «"Житие протопопа Аввакума": история русского средневекового литературного языка сквозь призму жанра жития»? Ученая дама охарактеризовала Житие как произведение, прямо противоположное всей древнерусской житийной традиции и в целом православной литературе. Фактически Валентинова обвинила Аввакума в обмирщении и псевдодуховности. Книга ее вышла в 2012 г., спустя три года после публикации Д.И.Антонова. Видать, не читала…
Трактовка Антоновым Жития Епифания мне представляется менее удачной. Автор пишет, что в отличие от Жития Аввакума у Епифания нет радости в бедах, повторяются сетования и горестные восклицания: «Ох, ох! Горе, горе дней тех!» Он подмечает одну деталь – отношения Епифания с Господом достаточно требовательны, что немыслимо для Аввакума. Исследователь считает, что в борьбе Епифания смирению не находится места: «старца охватывают отчаяние или гнев». Антонов, на мой взгляд, не принимает во внимание важный аспект – разность духовного чина Аввакума и Епифания, белого священника и инока, поэтому и сравнение их борьбы с нечистыми духами не вполне корректно.
Думаю, что ключевым заблуждением историка является непонимание того факта, что для Аввакума изгнание бесов – событие, в той или иной степени, незаурядное, а для инока Епифания борьба с нечистью – повседневная реальность существования инока. Отсюда и ложный вывод Антонова: в житии Епифания «речь идет не о традиционной для агиографии духовной брани, где святой побеждает страсти, высмеивая немощь духа-искусителя, а о "физической" борьбе, происходящей в реальности видения». Есть, по мнению автора, в Житии Епифания и другой отход от традиционной агиографии – эпизоды, иллюстрирующие самовластие падших духов. Например, случай с Иваном-зятем, заночевавшим в келье старца, где обитал бес.
Д.И.Антонов приходит к выводу, что Житие Аввакума более канонично для агиографических памятников, в то время как рассказы Епифания «создают картину, в целом нетипичную для древнерусской книжности». Таким образом, заключает историк, автобиографический рассказ Епифания «оказывается весьма характерен для "переходной" эпохи».
В заключении книги, названном «Осень русского средневековья», Д.И.Антонов подводит итог герменевтике средневековых текстов: «Смута проявилась прежде всего в утрате критериев, которые веками служили ориентиром для разграничения верного/неверного социального поведения. Подчинение земным и духовным владыкам было необходимым залогом спасения и основой праведной жизни в культуре Московского царства, поэтому всесторонний кризис власти провоцировал полную дезориентацию, "смуту в головах"». Вывод автора звучит эхом слов профессора Преображенского: «Что такое эта ваша "разруха"? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует! <…> разруха не в клозетах, а в головах».
Георгий Флоровский в статье «Окамененное безчувствие» писал: «Великие русские люди бодрствовали, хотя это было подчас и очень жутко, и будили других, и звали и чуяли беду, и предсказывали ее... <…> Забвение и нечувствие среди разрухи не только грозит нечаянною гибелью забывшимся, – оно питает самую разруху». Давайте будем честными с самими собой – мы переживаем новое смутное время, когда «общество спектакля» смотрит сны наяву. Да и староверие в сонном забытьи, если не сказать в упадке: нет у нас ни иноков, подобных Епифанию, нет ни священников, подобных Аввакуму. Но не допустим смуты в своих головах, будем бодрствовать, и будить других…
Ю.Маслова
|
