После войны 12-го года на нас грядет еще один «казенный» юбилей – 400-летие династии Романовых. Немало медоточивых речей выльется на наши головы, не раз фанфары оглушат. Поэтому хорошо, что среди гламурной исторической макулатуры появилась книга Н.М. Коняева «Романовы: творцы Великой Смуты» (М., Эксмо: Алгоритм, 2011).
Автор не ставил перед собой цель написать сухое научное исследование. Его книга – это литературно-художественное издание, как и было заявлено. Хотя произведение не имеет, на первый взгляд, отношения к старой вере, оно позволяет под другим углом взглянуть на причину раскола Русской Церкви.
Первые строки книги звучат драматично: «Четыреста лет назад стрельцы в Москве подожгли усадьбу Федора Никитича Романова. ‹…› Считается, что расправа с Романовыми была вызвана болезненной подозрительностью Годунова и предлогом послужил ложный донос о заготовке Федором Никитичем Романовым ядовитых ″кореньев″». Писатель считает, что стрельцы искали не коренья для изготовления отравы, а «вполне реальные корни задуманного заговора»…
Красноречивое название первой главы («Шурьё») вводит нас в окружение Ивана Грозного. Род Захарьиных-Юрьевых вел борьбу за «близость к телу» с ближним окружением царя. Присяга царевичу Димитрию приоткрыла Захарьиным будущие царские «грозы». Увидев страх в их глазах, Иван Васильевич спросил: «А вы, Захарьины?! Чего испугались? Или думаете, что бояре вас пощадят? Вы от них будете первые мертвецы!»
Писатель увидел в этих словах некий «магический» смысл: «Из причудливой смеси царевичей Димитриев (первого и второго), Лжедмитриев (первого и второго) и выплавлялась династия первых мертвецов… (курсив автора – Ю.М.)». Коняев верно подметил, что предки Романовых с поразительной легкостью меняли семейные прозвища: Кобылины… Кошкины… Захарьины-Юрьевы… Романовы… Если продолжить мысль автора, и говорить о церковном расколе, эта «легкость», видимо, была родовой чертой, которая сказалась не только в перемене имени, но и в перемене церковных чинов, русских обычаев и устоев.
Крепли роды Романовых и Годуновых не сами. Иоанн Васильевич не подобрал их, а вывел, «перебирая людишек». И Романовы, и Годуновы – это «фирменный продукт эпохи Ивана Грозного, и не случайно, что именно между этим шурьем и развернулась в дальнейшем основная борьба за власть». Федору Никитичу (патриарху Филарету) хотелось, чтобы новая династия будущих царей начиналась от царицы Анастасии. Увы, сын племянника супруги царя к царскому племени не принадлежит. Но Михаил «исправил этот недочет и, учитывая богатый опыт самозванцев, даровал Иоанну Грозному звание своего дедушки».
Смерть царевича Димитрия до сих пор вызывает споры историков. О причастности Романовых к убийству царевича стараются не говорить, хотя обсуждение этого вопроса «не лишено смысла». Причастность Годуновых к этой смерти, по мнению автора, сомнительна. Их вполне устраивало тогдашнее положение, а еще более – открывающиеся перспективы, но «про Романовых этого сказать нельзя». Древние роды, такие, как Шуйские, «были защищены прививкой столетий придворной жизни». Их род не раз претерпевал взлеты и падения. «У незнатных Романовых, – замечает Коняев, – защитной прививки смирения не было».
Добавим, что не стал исключением и «Тишайший», претендовавший на византийский престол. Постриг Федора Никитича, возможно, был несправедливым – его постригли насильно. Однако назад, в мир, ему дороги уже не было. Таково было старорусское сознание. Но миропонимание первого московского щеголя Филарета (Романова) существенно отличалось от строя мысли старорусского человека. «И тени смирения не обнаружилось в иноке Филарете».
Николай Коняев предполагает, что «веселье» инока Филарета, выказанное в Сийском монастыре, вызвано было известием об успехах Отрепьева. Ему и в голову не могло прийти, что «это дворовое диво, которым они собирались попугать Бориса Годунова, превратится в реальную силу».
Историки династии Романовых молчали о том, кто же стоял за спиной Лжедмитрия. Преследовался даже сам слух, что Григорий Отрепьев был воспитан в недрах дома Романовых. Писатель указывает на очевидный факт – «без самозванца у нас никогда бы не было династии царей Романовых».
Коняев сознательно демонизирует личность Гришки, когда говорит о том, что Филарет получил от Отрепьева в дар монастырь святого Ипатия. Филарет не увидел, как «исказились губы самозванца недоброй усмешкой, – в придачу к Ипатьевскому монастырю семейство Филарета получало и Ипатьевский дом…».
На фоне демонической фигуры Лжедмитрия автор показывает духовное преображение Василия Шуйского, оболганного романовскими историографами. Появление Гришки Отрепьева в образе Дмитрия было как восстание из гроба оклеветанного им, Шуйским, мертвеца (дескать, сам убился, упав на ножичек). Открытое выступление Шуйского против самозванца не было похоже на поведение опытного царедворца. Он действовал не как политик, а «как человек, пытающийся оборониться от ужаса в его душе».
Раскаявшись, Шуйский, по мысли Коняева, мистически получает прощение царевича Дмитрия. «Вера спасла Василия Шуйского, вера помогла ему и сокрушить самозванца». Недаром, считает автор, центр сопротивления надвинувшемуся «мраку Смуты» переместился из хором в храмы, от политиков к иерархам Церкви.
Прибавим, что этот импульс активности не погас, а проявился в дальнейшем: и в челобитной нижегородских протопопов, и в кружке боголюбцев, и в подвиге Аввакума, Павла Коломенского и многих других староверов.
С легкой руки историка С.М. Соловьева, Коняев делит два ополчения на две России: первое ополчение – это представители больной России, второе – представители здоровой, свежей половины. Писатель говорит о разделении русского общества на «чистых» и «нечистых».
Погрязшая в предательстве боярская аристократия боялась, что царем будет выбран кто-то из «чистых», не замаравших себя предательством. Выбрать из себя бояре не могли, потому что «нечистое» не обладало еще необходимой силой. Нашли компромисс – избрали сына предателя – Михаила Романова. «До сих пор власть в России наследовали или захватывали. Оказывается, власть можно вышурьить…».
Глубоко символично то, что именно в последние годы правления Рюриковичей введено патриаршество. Оно стало закономерным итогом правления старой династии. Новая династия, пишет автор, триста слет пыталась переустроить духовность России на протестантский лад. Триста лет правления Романовых, по сути, «были столетиями борьбы новой династии с духовной самостоятельностью и своеобразием Руси».
Николай Коняев цитирует потрясающие слова А.С. Пушкина великому князю: «Вы истинный член вашей семьи, все Романовы революционеры и уравнители». Поэт даже не подозревал, «какой жестокой насмешкой будут казаться его слова нам, живущим два столетия спустя…».
Возведение Филарета Романова в патриархи Коняев называет «самой позорной страницей в истории династии Романовых». Из единственной грамоты патриарха, которую дал он в Тушине, видно, что Филарет полагал, будто «его власть распространяется на все захваченные евреем Богданко области».
Писатель указывает на интересный факт: возможно, патриарший сан Филарету Никитичу пришлось купить за яхонт, вправленный в митрополичий жезл, у царька, «шкловского еврея». Может, и дешевле можно было купить патриаршество, но назад, как говорили в Тушине, не кушают… Многие святители Смутного времени сделали свой выбор между добром и злом, выбрав путь мученического подвига, как, например, патриарх Гермоген. Филарету проще других было сделать выбор, т.к. он знал и своего холопа Отрепьева, и святого царевича Дмитрия. Ему легко было определиться в борьбе святости и самозванства, «и, значит, сторону лжи он выбрал тоже вполне сознательно».
Мне трудно удержаться, чтобы не провести исторической параллели: как патриарх Филарет был отцом и фактическим правителем при царе Михаиле, так и патриарх Никон хотел быть «отцом» при царе Алексее, и фактически править Московским царством. И как Филарет сделал сознательный выбор между правдой и ложью, так и выбор патриарха Никона в деле реформы Церкви был вполне осознанным, несмотря на современные апологии Никона.
Приход патриарха Филарета к власти начался с фискальных мероприятий – переписи населения. Казалось бы, беззаконию русской Смуты поставили железный порядок. Однако любимый Романовыми «прусский орднунг», замечает Коняев, они пытались внести в само сокровенное бытие Святой Руси.
Вторым вопросом, на который обратила внимание власть, была книжная справа. Филарет оправдал осужденных Арсения Глухого и Ивана Наседку. Писатель полагает, что это «узаконило келейный порядок исправления церковных книг».
Но не стоит обольщаться по поводу взглядов Н.М. Коняева – он вполне в духе новообрядцев считает, что Русь «ни на миллиметр не отступала от догматики», зато в обрядовости «приобрела немалое своеобразие». Отсюда заключительная глава «Тайна русской истории. Вместо послесловия», где он пишет о «матушке Таисии Леушинской» и «праведном Иоанне Кронштадском». Именно таким, как они, заключает автор, удалось отбить первые атаки зла, предшествовавшие катастрофе 1917 года.
Простим эту историческую наивность автору книги, ведь он создал яркий образ первых Романовых, династии первых мертвецов. Размышляя над личностью Филарета, Н.М. Коняев считает, что это был не только исторический деятель. «Как и Романовы – это не просто семья или династия… Это название болезни, поразившей тогда Святую Русь… И действовала эта болезнь порою уже независимо от своих возбудителей…».
Согласимся с автором. Творцы Великой Смуты, созидая тело Руси – государство, умертвляли его душу – Церковь. При них общество окончательно разделилось не на «новообрядцев» и «старообрядцев», а на «больную» и «здоровую» части.
Юлия Маслова |
