Агафья Лыкова давно стала символом русского человека в экстремальных условиях, наедине с суровой природой. Старообрядцы Лыковы ушли от цивилизации в тайгу, прожив там более полувека, и доказали, что русский человек не только может выжить, но и преобразить тайгу вокруг себя вполне в духе Некрасова «сила и труд человека дивные дивы творят».

 

В воскресенье, 26 января, состоялась встреча бывшей послушницы Агафьи Лыковой Надежды Усик с прихожанами старообрядческого храма Николы чудотворца у Тверской заставы в Москве. Надежда рассказала о своем духовном пути, о том, как она пришла к Старой вере и как жизнь в тайге повлияла на ее судьбу.

Расскажите, пожалуйста, что привело Вас в Москву этой зимой?

- В этот раз я оказалась в Москве чудесным образом. Так сложились обстоятельства. Чтобы прилететь в Москву с Алтая, нужно много денег, у меня их не было. И вот Богоявление, на службу мы не попали, ночью отмолились Псалтырь, утром искупались в озере и сидим за столом, печалимся, что в этом году до Москвы добраться не получится. И вдруг… прилетает вертолет со съемочной группой и меня спрашивают: «А Вы к Агафье не хотите слетать?» Конечно, я соглашаюсь «слетать» к Агафье, ведь мы не виделись уже десять лет. А тем более, что мы уже целый год с владельцами этого вертолета, с которыми давно знакомы, говорили о том, как бы привезти к ней из Горно-Алтайска нашего священника – отца Александра Вершкова, потому что другой священник с Урала, который у нее был и «довершил» ее, сказал: «С Урала к тебе летать далеко, ты поближе к себе кого-нибудь найди». И вот Божий промысел устроил все так, что мы с Агафьей оказались у одного духовного отца.

Живем мы в Горном Алтае на берегу Телецкого озера. Коренные алтайцы называет его Алтын-Кёль («золотое озеро»). Добраться к нам можно только на вертолете, по воде дороги нет, там шторм бывает до 9 баллов, ну и по горам.

Летим к Агафье с отцом Александром, как раз Богоявление, праздник, он ее исповедует и причащает, она счастливая и довольная. Киношники ее снимают. Врач осмотрел ее. Сейчас многие возмущаются тем, что показали, как она оголяется. При мне было это: я осталась помочь ей раздеться-одеться, а они выключили якобы камеру, и сами вышли как бы благородно. Мол, мы выходим, оставляем вас наедине с врачом. Но камеру они не выключили и все зафиксировали. Ну Бог им судья.

Поймите, Агафья – это ребенок. Господь сказал: «Будьте как дети», и она ребенок, именно в этом состоянии живет и пребывает. Для нее есть только два авторитета – бабка Раиса и тятенька (мама давно умерла). Она без всяких пререканий дала осмотреть себя. Эту шишку врачи обнаружили у нее еще в 70-х годах, когда их только-только нашли. Это доброкачественная опухоль, которую ей предлагали удалить. Но она знала, за что Господь ее наказал, попустив такую болезнь. Отец у нее ушел из жизни, сначала братья все, потом она с отцом еще какое-то время жила вдвоем, а когда отец в 86 лет преставился, она осталась одна в тайге. Причем тятенька не благословил ее в мир выходить, значит, она считала, нельзя.

У нее нашлись родственники по маминой линии в поселке Килинск Кемеровской области, которые нашли ей помощника. Когда этот человек к ней пришел, она сразу сказала, что ей нужен только помощник, что ей не нужен ни муж, ни сват, ни зять, ни никто-то еще. Она сразу спросила его, будет ли он с ней жить как брат с сестрой, спасаться. Представьте себе, ведь с семи лет вся ее работа заключалась в том, что она стояла у аналоя и молилась – все правило. Сестры и братья уходили на работу, рубили дрова, копали картошку, а ее работа заключалась в том, что она молилась, читала каждый день двенадцать псалмов, службу знала хорошо и все богослужебные книги у нее были.

Мужчина не смог жить с ней «как брат с сестрой», и когда Агафья ощутила себя нечистой и поняла, что не может подходить к аналою читать Евангелие и не может этого пережить, она сказала: «Не надо мне ничего этого». К тому времени уже летали к ней вертолеты, и она отправилась на Енисей, где подвизались матушки часовенные. Она к ним полетела, хотела стать монахиней.

 

- У меня у самой, пока я жила у Агафьи, были в голове неясности. А когда я Арсения Уральского прочитала, мне все стало ясно, и я отправила ей эту и другие книги. Она почитала их и поняла, что бабка-то ее Раиса была как раз нашего (белокриницкого) согласия. На Урале было селение Ялуторское, где был монастырь, и эта бабка Раиса была при монастыре трудницей. Не послушницей, а именно трудницей. Родители у нее рано ушли из жизни и отдали ее в этот монастырь. И от бабки Раисы остались ей дары сухие, и вода была – то есть она помнила, что еще бабка Раиса со священниками была. Сохранилось семейное предание о том, что случилось там в 18 веке. Священников казнили страшной казнью: поместили их в бочку с гвоздями и спустили с горы. И в том месте, где остановилась бочка, стал бить ключ. Когда у нее был отец Владимир, он подтвердил: сохранились документы о том, что эти священники были ее родственниками. Он ее довершил и все сделал по чину, она уже сама к этому пришла и была готова.

 

- Вы-то как к ней попали? Как ваша судьба пересеклась с Агафьей и сколько вы прожили там?

 

- Я родилась в Москве, в обычной советской семье. Отец был коммунистом, мама в душе имела Господа, но она в пять лет осталась без родителей и воспитывать ее было некому. Сама я не сразу пришла в старообрядчество. Начала с русского костюма – сама шила сарафаны, стала вышивать рубахи и рушники. А мама вдруг мне говорит: «Да у нас были целые сундуки этого добра». Но, поскольку она осталась в пять лет одна, то не знала, из какого мы рода. Она помнила только, что наш дом был двухэтажный и что там были иконы в рост человека… Я жила как все и училась как все, и понятия не имела о том, что есть какая-то духовная жизнь… И вдруг из моей жизни уходит очень дорогой мне любимый человек.

С этого начался мой духовный поиск. Когда муж умер, я почувствовала такую тяжелую физическую боль, как будто мне вставили копье в солнечное сплетение и поворачивают. Я с этой болью месяц живу, слезы, прихожу на работу – реву. Как правило, у нас у всех стоит в библиотеке Библия, до которой руки не доходят. Вот и у меня стояла. Я открывала ее, начинала читать – нет, не мое, пусть еще постоит. А тут как раз эта боль, я открываю книгу и начинаю читать. И открыла на Страстной неделе, как раз на том месте, где Господь в Гефсиманскому саду. И, видимо, через эту внутреннюю боль я начинаю понимать, что там написано, у меня глаза… как будто открылись. А, знаете, я жила в таком состоянии, что жить не хочу. У меня ребенок десяти лет на руках, я осталась без профессии, потому что ушла из института. И уже с такими мыслями, ну как дальше-то жить, как? У нас была идеальная семья, мы очень хорошо друг друга понимали, у нас дочь росла, все было хорошо, а тут вдруг я понимаю, что я не знаю, как дальше и куда. И когда я Евангелие начала читать, случилось какое-то озарение. Я сказала себе: «Господи, я знаю, для чего я буду жить. Всю оставшуюся жизнь я посвящу тебе и, как смогу, буду жить по Евангелию».
Но тогда духовный поиск мой начался с того, что было под руками: Кришна, Будда и прочее. Я начала с нуля. Куда-то прихожу, начинаю спрашивать, что-то не устраивает, иду дальше. В буддизме я чуть дольше задержалась, и учитель уже мне мантру какую-то свою дал читать, сижу, медитирую и вдруг мне видение: Господь на Кресте на Голгофе, и так он на меня посмотрел, что я отпрянула и сказала – нет, это не мое. Господь Исус Христос – мой учитель.

Однажды йоги стали меня спрашивать: «А кто твой учитель?» Я говорю: «Христос». – «Ну понятно, Христос, а кто твой земной-то учитель?» Я говорю: «Да нет у меня земного учителя, у меня только Христос». Они: «Ты по неправильному пути идешь». Я спрашиваю тогда: «А у вас кто учитель?» Один из йогов говорит: «У меня был учитель, но он застрелился». Другой говорит: «У меня хороший учитель, он такие умные книги написал, но он сейчас в сумасшедшем доме». Я отвечаю: «Нет, это не мой путь, мне туда не надо».

Тогда же познакомилась я на выставке Константина Васильева с молодым человеком, который приехал из села Усть-Кокса с Алтая, и слышу, как он на этой выставке рассказывает что-то про старообрядчество. У Васильева много картин есть на эту тему: и одежда, и символика. И смотрю, он это все рассказывает так интересно, и сам – в косоворотке с пояском и с ободком.

Ну и как-то мне это тоже интересно стало, я слушаю. И про старообрядчество в первый раз я от него услышала. Оказывается, что у нас есть не просто храмы, а еще и старообрядческие. Он тогда направил меня на Рогожку, я пришла, отец Леонид там тогда был. В храм захожу, как раз служба была…

Раньше я заходила в храм никонианский иногда, ну зайду, не понимаю о чем говорят, на иконах везде двоеперстие, а молимся тремя перстами. Не понимаю, подхожу к одному батюшке, говорю: «Вы мне объясните, почему разница такая, что там нам Господь со всех икон так, а мы по-другому». Он на меня рассердился: «Ты от лукавого», и аж замахнулся на меня. Меня не устроило это объяснение, потому что я искренне разобраться хотела.

Так вот, прихожу я на Рогожку, и как раз был праздник Рожества Христова. Было это примерно в 91 году. Я зашла и услышала пение. Пение, которое мне сразу на душу легло. Я просто услышала его, как будто бы откуда-то из подкорки, может быть, бабушка мне это пела, когда я в колыбельке была. Это было родное что-то. Я услышала это пение и поняла, что это мое место, где мне нужно быть. Ну и вот к отцу Леониду подхожу, объясняю ему свою ситуацию и говорю, что родилась в семье неверующих, хотела бы приобщиться к вере. Он разговаривает со мной, разговаривает, и тут его бабульки берут под ручки и говорят: «Нам обедать пора, батюшка, пошли пошли быстрее», увели его – и я ни с чем осталась. И тут вдруг один молодой человек, который приехал с Алтая, говорит мне: «Да ладно, какие тут старообрядцы, ты вот на Алтай поезжай, вот там старообрядцы».

И я.. поехала на Алтай. Я, московская девочка, понятия не имею, что такое Алтай. Прихожу на вокзал. Алтай, где же это такое-то? Смотрю, ну вот это, наверное, Сибирь где-то. Новосибирск? Барнаул? И меня вдруг опять как по сердцу порезало – вот оно, наверное, туда надо мне ехать. Поехала в Барнаул, приезжаю, спрашиваю, где у вас тут старообрядцы. Там тоже зашла к йогам. Они на меня исподлобья так смотрели, а к бабушкам-старообрядкам, когда пришла, они очень добродушно встретили меня. Я сказала, что хочу постоять на службе, они мне позволили: «Пожалуйста, приходи, постой, посмотри».

Меня потрясло, что я нигде, ни в одном храме, не видела такого ­– они как свечечки стоят сами, и сами поразительные, все светятся. И мне как-то с ними так тепло было, и я с ними осталась. Потом познакомилась с одним человеком, он сейчас в Новосибирске живет – Коля Старухин. Он мне говорит: «Это у нас старообрядцы еще не все, есть еще поморцы». И он меня возил. Потом поехали еще куда-то. Я тогда уже для себя определила, что старообрядчество – это мое, а йога ушла в сторону. Я решила, что останусь в Барнауле. Одна бабушка сказала, что она старенькая, что ей помощь нужна, и взяла меня к себе домой. Какое-то время я с ней пожила. Эти бабушки меня погружением крестили в Оби, учили молиться, Псалтырь читать, каноны, я с ними жила и училась. Я решила, что в Москве жить не хочу, и дочку забрала к себе. А бабульки мне говорят: «Ну что ты среди нас, мы старенькие, а тебе нужно с молодыми общаться, есть у нас такая деревня – Заячья заимка - старообрядческая, там семьями живут, поезжай туда». Мы с дочерью приехали туда, там пожили какое-то время. Там дочь моя вышла замуж, родила девочку, внучку мою Леночку, ну и когда она уже вышла замуж и определилась с семьей, я решила, что пора мне уходить в монастырь.

И тут я услышала про Агафью. Повести Пескова «Таежный тупик» я до этого не читала. Когда мне дали ее почитать, я впервые узнала о том, что есть такие старообрядцы, которые живут в тайге. У меня была одна знакомая женщина, которая жила тоже на Телецком озере, а половина Телецкого озера – это заповедник. И заповедник простирается именно до тех мест, где Агафья живет. Мужчины, лесники и егеря, ходили туда, есть у них такая работа – они ходят проверяют маршруты, особенно зимой. Они как-то свои маршруты проверяли и заехали к Агафье. Она очень сильно болела, лежала, не могла ни воды себе принести, ни дров, они пожили у нее неделю, помогли, чем могли, и потом говорят: «Мы у тебя не можем постоянно жить, нам надо домой, в семьи, скажи, что тебе нужно, какая помощь». А она помирать собралась, и попросила какую-нибудь женщину найти, ее единоверку, которая бы ее «доходила».

Эта информация через мою знакомую до меня доходит, и наставник мой говорит: «Пока у тебя есть возможность, пока ты еще в свободном полете, пойди к Агафье». Этот человек не священник, я тогда еще у часовенных была, но у них был грамотный человек такой, из таких людей, как начетчики, много книг знал. Когда я пришла на эту Заячью заимку, он мне очень хорошо помог мозги на место поставить, потому что мог ответить на любой вопрос – а вопросов было много, я училась ведь на журналиста, мне, конечно, все было интересно. У него такой обычай был: он никогда не отвечал от себя, а всегда цитировал Писание. Он все Писание знал наизусть. Если у меня какой-то вопрос был, он говорил: «Так, открывай на такой-то странице, такую-то книгу открывай, читай». Я закопалась в этих книгах, и все четыре года, пока там жила, вообще не имела свободного времени. И я очень была удивлена, что книги эти все сохранились в таком хорошем состоянии и что Господь меня привел это все читать. Ну и вот читала Номоканон – за такой-то грех – столько-то, за такой-то – столько-то, и я насчитала…

- …Как приговоры в Соединенных Штатах – в совокупности 350 лет тюрьмы!

- Да, да, вот я как раз об этом. Выходило, что за мои грехи я отлучена от церкви, от храма до самой смерти на всю оставшуюся жизнь. Ну и тут как раз про Агафью говорят, ну и Марья Египетская – мой путеводитель, который меня по пустыне ведет, и я понимаю, что мне туда надо, что это моя дорога. Духовник благословил меня и сказал, что к матушкам я всегда попасть успею и что у меня еще дочка нуждается в помощи, и мама еще жива, так что в монастырь еще рано. «Если хочешь попробовать себя в послушании, вот к Агафье давай». Благословил меня к Агафье, и мы пошли пешком через озеро, погрузив на коней свое имущество и продукты. Проводником у нас был один из егерей, который знал дорогу только наполовину. По карте. Вот мы эту половину прошли нормально, все было хорошо, а потом, конечно, начали блуждать. Карты старые были, еще при советской власти делались, в одном месте показано, что можно пройти, а там – пропасть.

Шли долго, ну может быть, это тоже Божий промысел был. 20 дней уже шли, продукты все закончились, осталась только пшеница, которую мы размачивали и ели. Было очень тяжело, особенно мужчинам, которые тащили книги и все вещи. Я тоже с собой взяла Псалтырь, ну и хоть какие-то вещи для переодевания. Там не по прямой же идешь, а горы – вершины ( до 2100), спуски и подъемы. Лошадей мы оставили на границе заповедника. Дальше нельзя было уже их вести, потому что там горы, порода старая, сланец, «курумники» – реки каменные, и конь там просто не пройдет. Оставшееся питание и вещи мы несли на себе. Дошли мы, конечно, совершенно истощенными, надорвались. Агафья меня потом лечила. Благодаря ей я знаю теперь, как животы «править» рукой.

Ну и вот, когда пришли мы к Агафье, она нас ждала уже. К ней летает вертолет из Кемеровской области, из Таштагола, а мы туда отправили письмо, что идем к ней пешком. Они нам сначала вертолет обещали, но мы не дождались и пошли. Они к ней слетали и сказали: «К тебе идут». В то время был у нее еще помощник Сергий, он пришел к ней тоже из Таштагола – художник, которого вот так же попросили: «У тебя время есть, сходи к Агафье, помоги».

Больше, да, тоже через горы надо идти, там есть дорога. Через Таштагол можно добраться до Абазы, а от Абазы уже водным путем по Абакану до Ерината на лодке. Ну и вот, остались у Агафьи. Женщина, которая со мной шла, была с девочкой лет 14, они потом улетели, в то же лето, а я осталась с ней одна.

- Пять лет.

- Расскажите, пожалуйста, как ваша встреча с Агафьей произошла?

- Она нас ждала, очень радовалась, что мы пришли. У нее к тому времени, когда мы пришли, уже было три избы на этом месте на Еринате. Один дом они построили, когда еще с отцом жили, потом им помогли еще побольше сделать избушку, построили, закрыли рубероидом. Но поскольку они привыкли в чистом, экологическом месте жить, запах рубероида им не понравился, пахнет, когда печку топишь, они в доме перестали жить и ушли под кедру.

Тогда уже геологи построили им большой дом. Но для них это совершенно нормальный образ жизни: они все лето живут под кедрой, на костре варят что-то себе на улице. Снег, вода, - кедра немножечко прикрывает. Какой-то шалашик иногда делали. Когда их уже нашли геологи, они очень оценили новшество – целлофан и резиновые сапоги. Это было то, что они приняли от нового мира.

- Агафья по нашим понятиям – сложный человек. Она к этому времени уже лет 15 жила одна, и вдруг прихожу я, девочка из мира, где с десятилетнего возраста спортом занималась, а там тщеславию очень хорошо учили и гордыне. Конечно, она меня очень сильно ломала, ей даже палку приходилось иногда в руки брать, воспитывала меня.

 

- Мы жили в разных избах. Я жила в той, которая была рубероидом покрыта.

 

- Родной запах?

- (Смеется) К тому времени, как я ушла, я научилась и козу доить, и сено косить.

 

- У нас, в принципе, дача была, но, конечно, если желание есть, то все возможно, я целенаправленно шла к тому, что я менялась. Я понимала, что прожила всю эту жизнь не так, как следовало. Поэтому, конечно, я и к Агафье пришла, и я понимала, зачем я пришла. Я понимала, что я к ней пришла, в ее монастырь, поэтому я свои правила там не устанавливала.

Есть в «Прологе» (древне-православный сборник житий – А.М.) такой рассказ, в котором ученик ищет себе учителя и находит такого злого, который всех бьет и с которым никто не уживается. А он говорит: «Мне как раз вот такой нужен». Я именно потому ушла к Агафье, с которой никто не уживался: мне надо было, чтобы она меня уму-разуму научила.

- Она встает часов в шесть, начинает полуночницу молиться, потом молится «12 псалмов» или службу праздничную, иноческое правило она все вычитывает. У нее матушка-инокиня была, ее «накрыли» (т.е. посвятили в инокини), так что она «накрытая», молится сорокоусты постоянно и за родителей, и за людей, которые из мира приезжают, и кто-то просит помолиться... Молится за всех, за кого как за раба Божия, за кого – как за «создание Божие» (если не крещен). Очень хорошая молитва за создание Божие: «Приведи, Господи, в истинную веру христианскую» … Она молится очень много, и молится действительно как ребенок. Она может днем на меня накричать: «Ты не так что-то сделала». А я, естественно, по хозяйству. Я там с козами, с курами управлялась, полуночницу отмолилась и за работу: воды натаскать, коз и кур накормить. После полуночницы я благословляюсь на все это и на работу, а она дальше сама молится.

Молитва у нее очень дерзновенная. Были несколько раз случаи, когда, например, я кошу сено – и вдруг надвигается туча черная, и дождь невдалеке поливает, и я думаю, что делать дальше, косить – не косить, Агафье говорю: «Видишь, туча черная идет: сейчас гроза будет». – «Иди коси, я что, зря молюсь что ли?».

 

Однажды мы шишки собирали, уходили с ней в тайгу на неделю, и вдруг медведь… Ходит вокруг нас и рявкает. Мы ну посудой греметь, костер разжигать, а он не уходит: видимо, на его месте улеглись, палатку поставили. У Агафьи память феноменальная, она разные каноны (например, Николе угоднику и Богородице) наизусть знает, и принялась молиться. Молится Николе и Богородице, помолилась, а медведь все не уходит. И она заканчивает молитву такими словами: «Ну, ты что, Господа не слышишь, что ли, тебе пора уходить уже».

Нет у нее осознания того, что она живет одна. Когда приезжает кто-то из мира и спрашивает ее: «Агафья, тебе не страшно одной?» она отвечает: «Я не одна, – и икону Богородицы из-за пазухи достает. – У меня Троеручица-помощница».

 

Страха в тайге она вообще не испытывает. Мне, московской женщине, было очень страшно одной идти в тайгу, а она говорит: «Иди». Для меня первое время это было большое испытание. А потом осознаешь, что с молитвой ничего не страшно, и идешь, и ничего не случается. Мы там, на Еринате, сетки ставим для рыбы. Еринат – это горная речка, и она очень быстрая. А есть такие омуты, где сетку можно поставить.

- Достаточно много. Хариус в основном, раньше был линёк, а сейчас уже нет.

- Очень много рыбаков, они перекрывают полностью речку… Когда мы с Агафьей вдвоем, мы сетки ставили, а Сергей когда приходил - мы так называемые «заезды» делали: в мелком месте, где перекат, перекрывается полностью река, сначала ставятся такие треноги, потом на них кладутся бревна, а потом на эти бревна – слеги (тонкие перекладины), а потом на эти слеги –плетеные прутья из ивняка. Река перегораживается полностью, в одном месте только оставляется проход, куда рыба идет. Но это только осенью. Начинается листопад – и ловим. Целый день ходишь по этому заезду с палкой. Ну, зато рыбу солим на двоих – ей бочку и мне бочку.

 

- Хозяйство разное было?

- Да, она чистой считает себя, мы из одной посуды не ели – она себе, я – себе. У меня своя печка, у нее своя печка. Пока я по хозяйству, Агафья молится. Я печку затопила, хлеб поставила...

 

- Сейчас в основном все привозят. Картошки она много сажает, ну и был момент, когда долго не было вертолетов, и остался один мешок муки. Так она его спрятала – заначила. «Заначку» не едим, картошку тогда едим без хлеба. Картошку с картошкой.
Кто видел передачу о ней, наверное, заметил, что она говорит как-то плоховато. Сначала можно подумать, что из-за одиночества, что человек мало общается, но ведь когда она целый день читает молитвенные правила, она же их вслух произносит? Это кажется так, вот почему: она даже просто когда молится, произносит слова немного нараспев, и говорит так же нараспев. Когда она разговаривает, у нее все слова слитно получаются. И много слов таких, которые из нашего обихода уже ушли. Первое время вообще через переводчика с ней надо было общаться («ломись, заломись»), я все время переспрашивала «а что это такое» и чуть ли не словарь целый первое время писала для себя. Потом я лучше ее стала понимать. Мать научила их читать, она уже с пяти лет читала, и она в заслугу маменьке ставит, что она всех детей научила читать, писать.

Что касается отца, то он был на все руки мастер. Они не все время на одном месте жили – они на Абакане, в Тешах жили. Я, когда уже некоторое время там пожила, стала находить их избушки старые, где они жили, восемь на семь, такие кедры здоровенные. Как один мужчина-отец строил это? Агафья мне рассказывала, что были разные приспособления, и действительно… для нас до сих пор загадка, как пирамиды строили, вот то же самое, как подкатывали эти бревна, поднимали. Вообще не было такого, чтобы руками поднимать бревно, а только с помощью рычагов. Подкапывать, подкладывать… И сами эти избы настолько потрясли нас тем, что срублены так, как будто из камня выложены, настолько ровно.

Я спрашивала, как это возможно, а Агафья говорила, что специальные топорища делали – не прямые, а изогнутые, чтобы можно было обтесать. Ну и печи строили – «битые» печи – из камня и глины. Они в самотканом во всем ходили, так лен сеяли, коноплю сеяли, и всем этим отец управлял, все сам своими руками делал. Я когда на это все посмотрела, сказала ей: «Конечно, с таким мужиком можно в тайгу уходить, который сам все от иголки до ружья делал».

- Нашел какую-то железяку, сделал там гвоздем резьбу… получился такой самострел. Стреляли животных, там какой-то медведь был, который их постоянно преследовал – так вот его отпугивать надо было, защищаться. В основном же жили тем, что ловили рыбу. Мама умерла как раз потому, что в какой-то год они поймали очень много рыбы, а вода сильно поднялась, и эту лодку они тащили. Тятенька поскользнулся и упустил повод, за который лодку держал, а маменька на себе и детей, и эту лодку, стоя в воде, держала, чуть ли не в зубах, – и надорвалась.

- Одежду, веревки. Пряли, ткали. Лен и коноплю сажали, делали свою обувь: животных ловили на мясо в ямы. Делали яму, выкапывали, застилали прутьями, сеном сверху, еще и снежок припорошит и подкормку подкладывали сверху. Туда попадались к ним маралы, из кожи маралов они делали обувь. Тятенька сам кожу выделывал.

 

- Ну, пока жили всей семьей – ели. Правда, у них не было соли.

 

- А как же они рыбу без соли сохраняли на зиму?

 

- В рыбе есть своя соль, как и в мясе, и ее достаточно для человека. При вялении она свою соль выделяет. Хотя кто не пробовал соль… вот Агафья не пробовала соль, так она совершенно спокойно все ела без соли. А кто уже попробовал соль, тятенька или старший братец ее, они хранили кусочек соли, который был им в качестве лекарства. Как маралы ходят на соль. Когда ребенок болел какими-то болезнями, они ему давали полизать кусочек соли, и ребенок выздоравливал.

 

ПОДГОТОВКА ИНТЕРВЬЮ: Алексей Муравьев